Евгения Соловьева - Загробная жизнь дона Антонио
– Какое бы имя ни дали тебе при рождении, отныне ты – Мерерид, Морская Дева. Да пребудет с тобой навеки благословение моря и память обо мне и дивном народе. Да будет так!
Сняв с себя цепочку с подвеской-раковиной, повесила ее на шею сестре. Поцеловала малышку в лоб, поставила на палубу, рядом с собой. Малышка тут же уцепилась одной ручкой за ее штанину, а второй потянула подвеску в рот. Наверное, приняла за леденец. А Марина забрала у Неда мальчика.
– Какое бы имя ни дали тебе при рождении, отныне и навеки ты – Мередидд, Морской лорд. Да пребудет с тобой благословение моря и память обо мне и чуде.
Поцеловав его и подарив красивый турецкий кинжал в ножнах, Марина повернулась к леди Элейн.
Ярость в ней словно умерла. Даже при виде смертельно бледной леди, шепчущей молитвы, глядящей на малышей, словно на чужих, она ничего не почувствовала. Совсем ничего.
– Возьмите детей, – сказала она. – И продолжайте путь спокойно, куда бы вы ни направлялись. Я забираю с собой тех, кого сэр Валентин приказал бросить в темницу.
Обвела взглядом своих людей:
– Мы уходим. Забирайте пленных.
– Госпожа Морвенна!
Голос показался Марине знакомым. Кто бы это?.. Ах, да, белокурый мальчик, похожий на Элюнед. «И что же тебе нужно, малыш?»
Мальчишка – растрепанный, щеки горячечно полыхают, глаза горят – шагнул вперед. Опустился перед ней на одно колено.
– Госпожа, примите мою жизнь и мою верность! Если Торвайн отвернулся от древнего народа, тем хуже для Торвайна, но я помню, кому присягал мой отец, а до него – дед. Позвольте мне пойти с вами, куда бы ни вела ваша дорога!
Марина вздрогнула. Не моргнула, споря с отцом Клодом, выдержала, когда от нее отреклась леди Элейн, но этот парнишка… он действительно стыдился. И действительно верил в нее.
– Как тебя зовут? – спросила Марина резко, чтобы не показать волнения.
– Придери, госпожа!
Она медленно кивнула:
– Мне нужен юнга, Придери. Ты можешь пойти со мной. Но домой ты не вернешься никогда.
– Мой дом там, где будет моя госпожа!
Мальчишка склонил голову и смешно засопел от волнения. В точности так посапывают маленькие поросята, подумала Марина. Наверняка юнгу прозовут Поросенком.
* * *Марина встряхнула головой, выныривая из воспоминаний трехлетней давности. Возвращаться в здесь и сейчас было сложно, слишком все было живо. До сих пор.
Посмотрела на норвежца, сидящего напротив. Очень хотелось рассказать ему все, но она слишком хорошо знала, к чему приводит излишняя и несвоевременная откровенность. Быть может, когда-нибудь капитан Харальдсон и узнает, кто такой сэр Генри Морган. Когда-нибудь, не сегодня.
– Да, мы встретились с Кассандрой между Кардиффом и Портсмутом. Ее везли в Англию и собирались отдать церкви как ведьму. Я отбил ее у англичан, привез на Тортугу и купил ей дом, а она в благодарность сделала мне одно предсказание. Вот, жду, когда исполнится. – Марина посмотрела на Торвальда, чуть склонив голову набок, и хмыкнула. – Да, ты ей нравишься. А она любит шотландские пледы, плодовые деревья и розы. Если привезешь ей саженцы роз, у тебя будет шанс увидеть, как она улыбается. Тебе.
Глаза у Торвальда загорелись, и он вознамерился задать Марине еще сотню или две вопросов о прекрасной валькирии, но она махнула на него рукой:
– Хватит с тебя. Кстати, мы приплыли.
Утес торчал из воды, как акулий плавник. Или как морда морского чудища. И тут, за утесом, никто не увидел бы, что именно делает грозный капитан Морган. Впрочем, матросы «Розы Кардиффа» уже сочинили о своем капитане и шкурах котиков столько сказок, что хватило бы на целый фолиант, и лишать их удовольствия сочинять еще более увлекательные байки стало бы лишь совершенно бессердечное чудовище. Которым, что бы ни орал перед смертью отец Клод, Марина не была. По крайней мере, не всегда.
А делала она, если смотреть со стороны, очень странную, но в то же время очень простую и несказочную вещь. Развязала полученный от Кассандры тючок, вынула верхнюю шкуру. Провела по ней ладонью, разглаживая мех. И бережно опустила за борт, словно дитя в колыбель. И так же поступила со второй шкурой. Шкуры миг покачались на воде и начали погружаться. Слишком быстро, как будто кто-то тянул их вниз.
А когда шкуры утонули, возле лодки вынырнула знакомая усатая морда. Пихнула лодку в борт. Вскрикнула, заурчала. Марина, рассмеявшись, опустила руку вниз, в гладкий, прохладный мех, почесала котику голову и подмигнула Торвальду, во все глаза глядящему на нее:
– Познакомься, капитан Харальдсон, это мой брат-селки.
Торвальд не поверил и не понял, что похрюкивание селки – это смех. Брат Генри любил вот такие простые и понятные шутки: сказать правду так, чтобы все приняли ее за сказку.
Впрочем, если Торвальд останется с ней, то рано или поздно все поймет. И, по крайней мере, уж он-то точно не считает ее чудовищем, хотя о капитане Генри Моргане знает куда больше, чем покойный отец Клод.
Селки под рукой Марины недовольно фыркнул, мол, ты пришла поиграть с братом или повспоминать всякую гадость?
Марина виновато ему улыбнулась:
– Я пришла к тебе, малыш.
Генри встопорщил усы, фыркнул еще громче и пихнул лодку так, что та чуть не перевернулась. Он был рад видеть сестру и хотел играть. Совсем как в детстве.
«Хоть что-то осталось прежним», – подумала Марина, а потом думать было некогда: к Генри присоединились еще несколько селки, вместе они перевернули-таки лодку и утянули Марину и Торвальда в воду. Играть.
А через час с лишним, когда насквозь мокрые капитаны вернулись на «Розу Кардиффа», Марина еще раз убедилась, что рассказывать матросам правду совершенно не нужно. Никто из них даже не удивился, зато на рожах была написана такая неподдельная гордость за своего капитана и такое предвкушение очередных баек в очередной таверне, где они уж как понарасскажут! На миг Марина им даже позавидовала и поймала себя на странной мысли: в свои девятнадцать она иногда чувствует себя старше, чем все ее матросы, а иногда даже старше Неда.
Странно…
Но пройдет.
– Что уставились? Мокрого капитана не видели? Поднять якорь! Курс на Малагу!
Глава 27, в которой горят элефанты и мосты
Кольцо-феникс так и не нашлось. Тоньо сам обыскал всю спальню, поставил на уши слуг – кольцо пропало. А отец, услышав об этом за ранним ужином, насмешливо поднял бровь:
– О чем ты мне не рассказал, сын мой?
Тоньо пожал плечами, мол, ничего важного, и удрал. О Марине и том сладком сне он не хотел рассказывать никому, даже отцу. Почему-то казалось, что, если рассказать о волшебстве, оно исчезнет. Или отец скажет, что глупо надеяться на чудо, особенно если обещание чуда тебе просто приснилось.
