Ненужная жена. Рецепт любви - Константин Фрес
Господарев слуга уехал быстро.
Даже если я сейчас начну кричать, услышит ли? За своим гневом, за своей обидой, за топотом копыт взмыленного коня?
Жан, гнусно усмехаясь, выходил из-за деревьев. Там он притаился. Видно, и слышал все, о чем мы говорили с господаревым слугой.
Его движения изменились. Теперь он походил на гибкое животное, опасное и хищное.
— Попалась, — произнес он и рассмеялся. Беззлобно, весело. А у самого глаза горят стылым огнем яростным. — Ну, теперь-то я накажу тебя за непокорность. Пойдем-как домой, голубушка. Хватит уже отсиживаться в своем доме. Достаточно ты от меня пряталась.
— Я больше не жена тебе, — глухо ответила я. — Господарь нас развел. Грамоту мне выдал. Так что не имеешь ты власти надо мной.
— Ах, вот как? — он усмехнулся. — Ну, да мне все равно. Слово Господарево мне теперь без разницы. Сам я себе Господарь. А ты все равно моя. Мне принадлежишь.
— Что тебе надо?!
Нервный спазм от ужаса сжал мое горло. Еле смогла выговорить несколько слов.
— Ты же знаешь, — кажется, он слегка удивился моему вопросу. — Двуцветники мне нужны.
— Зачем же угрожать и преследовать меня, — отступая, проговорила я. — Надо было сразу сказать, что с тобой приключилось. Я бы вылечила тебя.
Жан снова рассмеялся, тихо, пакостно.
— Добрая, наивная душа, — проговорил он с таким страшным выражением, какого в его речи прежде никогда не было. Да, теперь Жан был совсем другим существом. Словно оболочка та же, а внутри кто-то другой. Страшный, порочный, безжалостный… и бесстрашный. — Кто ж тебе сказал, что я хочу вылечиться? Я не болен.
— Ты безумен! — выдохнула я. — Разве можно желать себе такого существования?!
— Что ты знаешь о таком… существовании, — высокомерно ответил Жан. — В моих жилах течет такая сила, что я могу любого человека надвое разорвать. Ни один со мной не сравнится в ловкости и мощи.
— Ни один? — усмехнулась я, отступая еще. Не знаю, на что надеялась. Выгадать пару шагов, чтоб попробовать убежать? Не поможет; это существо в пару прыжков меня настигнет. Не убежать мне. Так хоть время потянуть, надышаться перед смертью! — А пару мальчишек упустил. Рея да господарева слугу. Господарев-то слуга тебе, небось, еще и холку намылил, хоть и раненный? А собака моя и вовсе напугала так, что и близко боялся подойти к дому? Тоже ведь щенок еще.
На холеном лице Жана промелькнули стыд и легкое недовольство. Не знаю, врал ли он насчет своей силы, или же просто первая охота с непривычки была неудачна. Но мне удалось уколоть его самолюбие.
— Мальчишку, — прорычал он, потеряв самообладание и топнув ногой, — я не собирался убивать. Хотел обратить его! В прислужники взять! Только и всего! А слуга господарев не один был. С ним псы… Шум поднял, созвал свору. А мне лишняя возня и к чему!
— Собак боишься? — усмехнулась я.
По лицу Жана пошла мучительная судорога.
Боится…
Кто их знает, упырей, почему. Но боятся они псов. Верно, потому, что на псов их яд не действует?
Эх, где ж мой верный Мрак… Далеко от дома я отошла, далеко…
— Зачем тебе двуцветники, если не лечиться, — спросила я наобум.
Не рассчитывала, что Жан ответит.
Но его тщеславие диктовало ему иное поведение.
Он как будто бы очень хотел выговориться. Заявить о своей исключительности хоть кому-то. Он как будто сидел взаперти без общения долгое время, а теперь не мог наговориться.
— Они ядовиты, — посмеиваясь, ответил он. — Ты же знаешь. Только мне этот яд не страшен. Наоборот: я должен его отведать, и как можно больше, чтоб стать сильнее. Бессмертным. Практически бессмертным. Семикратно живущим. Выпью яда – и хоть в пыль меня обрати, сожги и по ветру развей, а я восстану все равно. Из крохотной чешуйки несгоревшей. Из ноготка. Такая теперь у меня будет природа.
— Еще не такая, — огрызнулась я. — И такой не будет! Я тебе зачем? Отомстишь, и думаешь, сильнее станешь?
Жан поморщился.
— Обращу тебя, дуру, — небрежно ответил он, — и ты сама мне вынесешь эти цветы.
— Я тоже не смогу переступить соляную дорожку!
— Ну, домашние-то твои смогут? Позовешь их, прикажешь. Они ради тебя все сделают!
Тут я сообразила, что сам кусать меня он не собирается.
Даже трогать не хочет.
Вон как рыло-то свое воротит, морщится, словно ему приходится спросонья на солнце смотреть. Видно, чем сильнее он становится, тем сильнее ранит его серебряная вода, которой я умываюсь каждое утро.
Значит, должен быть кто-то еще. Не такой сильный. Глупый, еще не знакомый полностью с упыриной долей. Кто-то новообращенный, недавно покусанный…
Со стороны болотца раздалось пыхтение, я молниеносно обернулась туда.
По кочкам неуклюже топала… Клотильда!
Господарев кнут сильно ей повредил.
Мышцы перебил и нервы.
Ноги ее не слушались, вихлялись, как на шарнирах. Того и гляди, выкрутятся из суставов. Она их еле волочила и сипела, потому что практически на руках ей приходилось передвигаться, втыкая в подтаявшее болотце длинный шест и опираясь на него.
Но она была обращена.
Ее рот жадно скалился, меж губ виднелись острые, будто отточенные зубы. Глаза горели мукой и нечеловеческой жаждой.
Эта укусит, да с удовольствием…
Ей плохо без глотка крови. Она будет грызть меня до тех пор, пока от серебра в моей крови у нее челюсти не покрошатся…
— Как ты мог обратить свою мать! — в ужасе прошептала я, отступая.
Жан поморщился.
— А что мне делать было? Подручные нужны. А других покусанных ты вылечила.
— Я?!
— Ну не я же. Ты пластыри свои от боли и всяких хворей раздавала налево и направо. Считала, кто сколько купил? Спрашивала, для чего? То-то же. Одна покусанная померла, не выдержала. Слаба здоровьем была баба. А вторая за пластырями к тебе всю родню, наверное, заслала. Кто пару купит, кто три штуки. Вот и вылечилась потихоньку. А меня стала чуять и убегать. Я поэтому и понял, что двуцветники-то у тебя. Иначе искусанную ничем не вылечить, только этими цветами. Так и остался без помощницы. Пришлось мать куснуть. Да и шут с ней.
— Но она же мать твоя!
— Тупая старая корова, — ругнулся он. — Не смогла уберечь такое сокровище…
— Клотильда, не надо! — закричала я.
