100 грамм предательства - Мария Слуницкая
— Отлично! — резюмирует Магнус. — Остальные возвращайтесь к работе.
Наш лидер покидает комнату первым.
26 глава. Шпанс. Мохнатое чудище
Спустя несколько дней, наскоро позавтракав, мчусь к жилищу Шпанса. Тот редко приходит в столовую, предпочитая живым людям свои микросхемы и железяки. Негромко постучав, мнусь у порога. У меня в запасе всего полчаса, иначе Биргер точно шкуру спустит — второе опоздание он простит, только если ты умер.
Наконец дверь открывается и в проёме, пошатываясь, появляется Шпанс. Его иссушенное морщинами лицо сегодня кажется ещё более жёлтым, чем раньше.
— Неужто пожаловала? И года не прошло… — бубнит старик, закашливаясь. — Ты должна была прийти ещё несколько дней назад.
— Так получилось, работы много было… — вру я.
— Ладно, заходи. На бардак только не смотри.
Шаркая, он скрывается внутри, оставив дверь открытой, так что я следую за ним.
С улицы жилище казалось больше, по факту здесь всего две комнатушки. И в каждой, куда ни кинь взгляд, лежат спутанные мочалкой провода. На письменном столе стоит моновизор, у которого снята защитная крышка и все внутренности вывалены наружу, точно человеческие кишки.
Сесть негде — повсюду — на стульях, на полках, и даже на стареньком диванчике — какие-то запчасти, схемы, чертежи. Сразу видно, что Шпанс помешан на своих технических штучках.
— Ну? — он стоит, уперев руки в боки и выжидательно на меня смотрит. — Рассказывай…
— Э-э… Что рассказывать-то?
— Всё! — безапелляционно требует он. Потом подходит к диванчику, сгребает своё добро в сторону и тяжело садится. — Рассказывай всё, что помнишь. Шаг за шагом.
И я опять перечисляю, как именно мы с Шарлой добирались до Хранилища, но теперь во всех подробностях — какие кнопки горели на табло лифта и сколько лампочек в его потолке, какой звук издавал электроключ, когда Шарла его касалась. Вопросов столько, что мы и до конца вечера не управимся. Но я подхожу к делу со всей серьёзностью и действительно пытаюсь вспомнить любые мелочи и детали — как-никак, а речь идёт о наших жизнях — облажаемся и загремим в Кульпу. Это в лучшем случае, а в худшем…
***
Спустя два часа я вхожу в Лазарет. Биргер злится. Это сразу становится видно по его лицу — оно приобретает какой-то бурый оттенок, а морщинки становятся глубже — будто траншеи на поле боя или высохшие русла реки.
— Липовый цвет сам себя не соберёт, так что давай-ка, бери корзинку и марш на сборы! — приказывает знахарь. — Мне на зиму нужно насушить несколько килограмм липы… Отлынивать от работы все горазды, а как горло заболит — так дай нам липовой настойки, Биргер…
Беру корзинку и плетусь на Липовую аллею. Солнце нещадно палит — ощущение, что вот-вот прожжёт во мне дыру… Собирать цветки скучно, с той же ягодой поинтереснее — можно парочку и в рот закинуть.
Ко мне подходит Крэм, пристраивая свою пилотку на макушке. Со времени моего появления здесь мальчишка сильно загорел и почти сравнялся цветом кожи с Буббой, даже веснушки почти исчезли.
— Помочь?
— Да нет, я справлюсь… — тянусь к веткам повыше, — тем более, снизу здесь уже почти ничего не осталось.
— Биргер на тебя осерчал, да?
Слово-то какое… Осерчал. И где его только Крэм раскопал? В своих книжках, небось.
— Я опоздала на дежурство.
— Беда-а… — понимающе кивает мой маленький друг. — Он такого не терпит.
— Вот, глянь, хватит?
С надеждой протягиваю ему корзину.
— Ну… Скажи, что тебе голову напекло, он ещё тебя и в кровать уложит, и холодный компресс принесёт.
***
Сегодня Дин пригласил меня прогуляться, так что работала я с удвоенной силой и порхала по курятнику с лопатой, будто она ничего не весила. Ожидание прекрасного, оказывается, отличный стимул. Встреча с Дином пробуждает во мне доселе неведомое томление, и я прислушиваюсь к себе, пытаясь понять, что чувствую. Мы встречаемся на аллее Любви у лавочки в виде китового хвоста, и я уже здесь — не удержалась, пришла раньше. Может, не стоило?
Дин появляется спустя пару минут — тоже пришёл пораньше. Хороший знак. В руке у него дикая роза, светлые волосы зачёсаны назад, а на лице — улыбка ангела. Моё сердце ухает вниз.
— Куда пойдём? — спрашивает он, протягивая розу. — Вот, это тебе… Знаю, что их и вокруг много растёт, но я не удержался. Пусть эта будет только твоей.
Принимаю дар, смущаясь. Никто и никогда не дарил мне цветов. В городе это не принято, потому что выражение чувств не приветствуется.
— Ты здесь хозяин… — отвечаю я. — Так что на твоё усмотрение.
Дин недолго думая ведёт меня по Липовой аллее дальше, мы проходим мимо причудливых лавочек и, чуть не доходя до жилища Рагны, сворачиваем направо.
— Я решил сводить тебя к озеру, правда, дорогу выбрал самую длинную… От дома напрямик через лес было бы быстрее, но мне захотелось прогуляться. Ты не против?
— Конечно, нет! Мы ведь и так собирались на прогулку?
Усевшись под раскидистой ивой, прямо у самой воды, где невдалеке качаются кувшинки, мы наблюдаем закат — запутавшись в еловых ветвях, солнце постепенно гаснет.
Я рассказываю Дину истории из своей жизни, о площади Мира и Арке.
— Серьёзно, она напоминает шар для боулинга? — улыбаясь, переспрашивает Дин о Шарле Отто. — А что такое боулинг?
— Это такая игра, правда, сама я в неё не играла — очень дорого, но видела, как особенные гоняют эти самые шары.
— И всё же ты знаешь больше, чем я. Меня отец отпускает только в Дикие земли… — вздыхает Дин. — А там лишь разрушенные здания.
— Поверь, ты не так уж много потерял. Слушай, это, наверное, не моё дело… Извини, если лезу не туда, куда нужно… — прочищаю горло, прежде чем продолжить. — Но что случилось с твоей… матерью?
Боюсь, что Дину вопрос покажется праздным любопытством, поэтому нахожу в траве маленькую деревяшку и начинаю выводить на влажной земле незамысловатые узоры, избегая его взгляда.
— Уверен, ты уже догадалась, что моя мать погибла?
Киваю, продолжая мучить свой инструмент. Художник из меня так себе — рисунок даже отдалённо не походит на Дом, который я и пыталась изобразить.
— Так вот, история совершенно обычная и до ужаса печальная… — он глубоко вздыхает, и я всё-таки поднимаю взгляд. Его глаза подозрительно блестят, будто соринка попала… — Она умерла при родах, — он невесело улыбается. — Вот такие дела…
— Дин… — Я отбрасываю свою «кисть» и беру его за руку.
— Ничего. — его пальцы переплетаются с моими, и моя душа ликует. — Зато у меня есть самый лучший отец
