Дж. Уорд - Поцелуй Крови
Бутч вытянул пальцы и постучал по губам.
— Я не рассказывал тебе про ночные кошмары, потому что они настолько выбивают из колеи, что обсуждать это — последнее, чего мне хочется, когда я не думаю об этом. Я чертовски сильно злюсь, когда вижу это дерьмо, и мне кажется… поговорив об этом, я дам кошмарам большую власть над собой.
Она подумала о разговоре с шеллан Рейджа прошлой ночью.
— Уверена, что Мери выскажет прямо противоположное мнение. Чем больше ты говоришь об этом, тем меньше власти оно имеет над тобой.
— Может. Не знаю.
Мариссе захотелось проявить настойчивость, но она сдала назад. Ей показалось, что дверь приоткрылась, и последнее, что ей нужно — захлопнуть ее своим напором.
— А что до минета… — Краска прилила к его щекам. — Ты права. Я не хочу обсуждать это, потому что стыжусь себя.
— Почему? — выдохнула она.
— Дело в том…
Скажи, подумала она, видя его колебания. Ты можешь это сделать… расскажи мне.
Его взгляд метнулся к ее.
— Слушай, я не заинтересован в том, чтобы ты подвергала детальному анализу все, что я собираюсь сказать. Как я должен преодолеть себя. Ясно?
Брови Мариссы взмыли вверх.
— Разумеется. Обещаю.
— Ты хочешь, чтобы я рассказал все, хорошо. Но если ты начнешь грузить меня психотерапией, то я не приму это адекватно.
Она никогда не вываливала на него «психотерапию», и прекрасно понимала, что он проводил сейчас границы, чувствуя уязвимость.
— Я обещаю.
Бутч кивнул, будто они заключили сделку.
— Я рос в католической традиции. В настоящем католицизме, а не повседневно-привычном смысле этого слова. И, прости… но меня учили, что только шлюхи и потаскухи делают это. А ты… ты — все, что я когда-либо захочу в женщине.
Внезапно он опустил взгляд, казалось, не в силах продолжить.
— Почему тебе стыдно? — прошептала она.
Он нахмурился так, что почти все лицо исчезло под его бровями.
Потому что я…
— Потому что ты хочешь, чтобы я довела тебя до оргазма?
Он смог лишь кивнуть. Потом резко поднял взгляд.
— Почему это такое облегчение для тебя?
— Что, прости?
— Ты выдохнула так, будто испытала облегчение.
Марисса улыбнулась ему.
— Я думала, что ты никогда не позволишь мне этого… а я всегда хотела узнать, каково это.
Лицо ее хеллрена стало алым. Ярко. Красным.
— Я просто… я не хочу проявить к тебе неуважение. А мое воспитание говорит, что это неуважение — кончить в рот своей женщины… тебе она не нравится, ты ее не любишь, не уважаешь. И да, конечно, мне давно пора избавиться от этих предрассудков, но это не так просто.
Марисса подумала обо всех проблемах, которые причиняло ей ее воспитание.
— Блин, я так тебя понимаю. Знаю, что давно пора перестать чувствовать боль и неуверенность из-за своего брата и проведенных в Глимере лет. Но я словно на горьком опыте узнала, насколько болит ожег от конфорки, понимаешь?
— Абсолютно. — Он слегка улыбнулся. Потом потер лицо. — Я настолько же красный, как я думаю?
— Да. И это восхитительно.
Бутч резко рассмеялся… но потом помрачнел. Надолго.
— Есть и другая причина. В смысле, с клубом… но это сумасшествие. То есть, полный бред.
— Я не боюсь. Пока ты продолжаешь говорить, честно, я ничего не боюсь.
Она уже чувствовала, как между ними растет связь… не кратковременная, которая приходит после хороших оргазмов, но потом снова приходится решать проблемы.
Эта связь была железобетонной. Каменно-твердой.
В духе я-раньше-любила-свою-половинку-а-сейчас-еще-больше.
И она поняла, что он был готов поговорить о своей сестре, потому что все его тело застыло… казалось, он перестал дышать. А потом пелена слез накрыла его прекрасные ореховые глаза.
Марисса было поднялась, чтобы подойти к нему, но Бутч резко провел рукой по воздуху.
— Не вздумай. Не прикасайся ко мне, не подходи. Если хочешь, чтобы я выговорился, ты должна дать мне пространство.
Марисса медленно опустилась на кресло. Сердце гулко билось за ребрами, и пришлось приоткрыть губы, чтобы пропустить воздух.
— Я всегда был суеверным… — сказал он тихо, словно обращаясь к самому себе. — Ну, суеверным и думал много. Рисовал всевозможные связи, которые не существуют на самом деле. Это похоже на то, что я рассказывал Аксу о перчатках. На рациональном уровне я понимаю, что не оставил на тех телах ничего своего, но… по ощущениям все иначе.
Когда он замолк, Марисса не сдвигалась с места.
— Моя сестра… — Опять прокашлялся. А потом, когда он, наконец, заговорил, его от природы хриплый голос, напоминал наждачную бумагу. — Моя сестра была хорошим человеком. У нас была большая семья, и не все хорошо относились ко мне. Она — хорошо.
Мысленно, Марисса вспомнила все, что знала о девочке: исчезновение, изнасилование, тело, обнаруженное неделю спустя. Бутч был последним, кто видел ее.
— Но у нее была и другая сторона, — сказал он. — Она тусовалась с кучей… черт, тяжело говорить… но она тусовалась со многими парнями, ты понимаешь, о чем я?
Сейчас его лицо было бледным, губы сжаты, орехово-карие глаза скрылись под веками, словно он проигрывал в голове плохие воспоминания.
Но потом он просто остановился. И когда он больше ничего не сказал, ей пришлось самой заполнить пропуски.
— Ты думаешь, что ее убили, — прошептала Марисса, — потому что она не была хорошей девушкой. Ты думаешь, что может, если бы она не занималась сексом с теми парнями, то не оказалась бы в той машине, они бы не сделали с ней то, что сделали, и она бы не умерла.
Бутч закрыл глаза. Кивнул раз.
— И ты ненавидишь себя за то, что из-за этого ты считаешь ее виноватой… а это предательство. Винить жертву… и ты никогда ни за что не станешь винить жертву, никого, тем более свою родную сестру.
Он снова кивнул несколько раз. Потом стер слезу.
— Я могу подойти и обнять тебя? — спросила она сорвавшимся голосом. — Пожалуйста.
Когда Бутч смог лишь кивнуть в ответ, она бросилась к нему и обняла, притягивая к себе так, что она оказалась сидящей на столе, а он буквально рухнул ей на колени.
Склонившись над ним, чувствуя запах его волос и средства после бритья, поглаживая его огромные плечи, Марисса чувствовала, что любит его еще сильнее, чем прежде… на самом деле, чувства, переполнявшие ее сердце, были настолько внушительными, она не знала, как они умещались в ее теле.
— Это не ее вина, — сказал он хрипло. — Я знаю это. Сам факт, что я хоть однажды допустил такую мысль… это чертовски мерзко. Так же плохо, как и то, что я не спас ее… словно я сам посадил ее в ту машину. Господи, верить, что ее поступки стали причиной? — Бутч сел. — У меня капитально клинит голову из-за этого… если у меня будет дочь, — он быстро перекрестился, — …и что-то произойдет с ней, и кто-то попытается обвинить ее из-за короткой юбки, или того, что она выпила один коктейль или даже семьдесят пять, или согласилась заняться с кем-то сексом, а потом передумала в процессе? Знаешь, что я сделаю с этим женоненавистником и говнюком?
— Убьешь его, сразу после того, как расправишься с преступником.
— Однозначно. Черт, да. — Он описал круг у своей головы. — Но потом включается старая пленка, и периодически она выбрасывает эту ужасную мысль… и я чувствую себя виноватым, до тошноты. На самом деле, сейчас я серьезно посматриваю на мусорную корзину, гадая, успею ли добежать вовремя.
Когда он отвел взгляд в сторону, она пожалела, что с ними не было Мэри. Наверное, именно поэтому люди обращаются к психотерапевтам… когда плотину прорывает, наверное лучше иметь под рукой квалифицированного специалиста.
— И, кстати, — добавил Бутч. — Я горжусь своей религией. Церковь не идеальна, но ведь и я не образец… и она принесла много хорошего в мою жизнь. Без веры, даже будучи с тобой, я был бы тенью от того, кем мог бы.
— Я тебя прекрасно понимаю, я чувствую тоже к своей вере.
Спустя долгое молчание Марисса взяла его руки в свои.
— Если я пойду в секс-клуб завтра, твое мнение обо мне испортиться?
— Боже, нет.
Она кивнула.
— И если когда-нибудь ты примешь это, если я сделаю тебе минет и доведу все до конца, ты будешь осуждать меня?
Он резко рассмеялся.
— Наверное, я буду еще больше боготворить тебя.
— Ты все еще считаешь, что я хорошая девочка?
— Знаешь… на самом деле, да. — Его голос казался облегченным. — Да, в смысле, я никогда раньше не задумывался об этом… но я сто процентов люблю тебя.
— Значит, в отношении меня ты способен не обращаться к прошлому опыту?
— Да.
— То есть, в голове всплывет мысль, ты обдумаешь ее и отложишь в сторону, да?
— Ну да. — Он выдохнул. — Да, так я и делаю.
— Значит… почему ты не можешь поступить так же со своей сестрой? Вспомни старую мысль, обдумай ее, принимая во внимание все, что ты знаешь о сестре, и обратись к внутренней вере в то, что вину нельзя накладывать на жертву, вне зависимости от того, что она носила или как себя вела… и я готова поспорить, ты отвергнешь мысль, что твоя сестра каким-то образом способствовала ужасному, непростительное преступлению против абсолютно невинной девушки, какой она являлась. Готова поспорить, что ты сам придешь к такому выводу, и, наверное, никогда не станешь снова поднимать эту болезненную тему.
