Марта Акоста - Ночной полдник
Берни начал делать снимки; вспышки слепили меня. Немного поморгав, я снова обращала взгляд в небо. Но видела только звезды и черный силуэт горного хребта вдалеке.
Звериный вопль прозвучал тише, потом еще тише. Существо улетело прочь.
— У меня где-то есть фонарик. — Берни направился к багажнику и принялся ковыряться в нем.
Вернувшись с огромным алюминиевым фонарем, он включил его. Мы с Томасом последовали за Берни, который шел впереди, изучая землю.
— Что ты ищешь? — полюбопытствовала я.
— Это как с порнографией — как увижу, сразу узнаю.
Я делала вид, что слежу за лучом света, но мое ночное зрение позволяло видеть далеко за пределами светового пятна — я смотрела на разбегающихся в разные стороны жуков, пауков, рассматривала полупрозрачную старую змеиную кожу. С таким-то суперзрением я должна была разглядеть летающее животное.
Подул легкий ветерок, и я вздрогнула от знакомого запаха.
— Я вижу, — остановившись, заявил Берни.
Запекшаяся на песчаной почве кровь окружала свежий труп животного. Усилием воли отведя взгляд от багровых блестящих кишок, которые вываливались из зияющей раны, я определила, что это овца. Мы с Томасом наклонились пониже, чтобы как следует рассмотреть, а Берни продолжал щелкать фотоаппаратом.
— Прекрати, — попросила я. — Это убитая овца. Чего ей здесь вообще понадобилось?
— Что-то ее сюда привело, — заметил Берни.
— Может, она сбежала и забрела сюда, — предположила я. — А потом ее настигли койоты. Такое бывало на ранчо.
— И койоты могут сделать такое? — Томас указал на рваное отверстие в животе овцы.
Кровь казалась такой густой и роскошной. И так соблазнительно поблескивала. Воздух был пропитан сладким ароматом крови и запахом прогорклого ланолина, исходящим от шерсти. Я подскочила и помчалась прочь.
— С тобой все в порядке? — крикнул мне вслед Берни.
— Все отлично, — отозвалась я.
И услышала, как Томас сказал Берни:
— Думаю, ее вырвет.
Я была далека от тошноты, но мне надо было смыться, не то я обязательно запустила бы руку во влажную плоть, а потом засунула бы пальцы в рот. Они не там искали чудовище — настоящее чудовище, то есть я, было прямо перед ними. Нарезая круги, я изо всех сил старалась взять себя в руки.
Томас принялся размышлять о том, надо ли хоронить овцу, но Берни сообщил, что завтра после школы он снова приедет сюда и заберет труп, чтобы отдать на экспертизу.
— Отличная идея, — заметила я, возвратившись к машине. — Таким образом ты выяснишь, что ее убила дикая собака или еще какой-нибудь хищник. Уверена, что неподалеку обитают пумы.
Когда мы снова оказались в домике и я пошла за своими подушкой и ночной рубашкой, Томас заявил:
— А ты ведь возбудилась от вида крови, верно? Не надо мне ничего объяснять. Я спокойно к этому отношусь.
— Эту овцу убил не чупакабра.
— Берни сумасшедший, — констатировал Томас и тем самым закрыл тему. Он включил телевизор и, похлопав по кровати, заметил: — Здесь достаточно места для двоих. Приходи спать ко мне.
— У меня есть парень.
Раздраженно взглянув на меня, Томас возразил:
— Что непонятного во фразе «ты не в моем вкусе», а? Если бы я хотел тебя, я бы тебя получил.
— Ты совсем сбрендил, — заметила я. На диване было очень неудобно, а эта роскошная кровать размером походила на футбольное поле. — Ладно, но тогда тебе придется надеть боксеры. И если ты попытаешься что-нибудь выкинуть, я исколочу тебя до полусмерти.
— Я не собираюсь ничего «выкидывать». У тебя слишком высокое самомнение — ты считаешь, что тебя все хотят, — возразил Томас. — Обратись к врачу.
Я отправилась в ванную и, ополоснувшись, переоделась в ночную рубашку. Затем, прежде чем улечься в постель, я вырубила весь свет в спальне. Томас принялся быстро переключать каналы, и вдруг я увидела знакомое черно-белое изображение.
— Оставь! Это «Третий человек».[79]
Томас хотел посмотреть новости о знаменитостях, но я продолжала спорить до тех пор, пока не настояла на своем и мы оба не уткнулись в старый фильм. Это кино мне впервые показала Мерседес.
Она была в восторге от причудливых и эксцентричных мелодий Антона Караса,[80] исполняемых на одной-единственной цитре. Мерседес любила кинокартины, только если ей нравилась музыка.
Джозеф Коттен[81] сыграл американского новеллиста, автора дешевых романчиков, который приезжает в послевоенную Вену, чтобы встретиться с другом, но вдруг узнает, что друг умер. А может, и не умер. Все не так, как кажется на первый взгляд; писателя обманывают, вводят в заблуждение — им постоянно манипулируют. И в один прекрасный момент ему становится ясно: он всего лишь пешка в той игре, которую ведут гораздо более порочные и непростые люди, чем он мог предположить.
Еще до того, как фильм завершился, Томас почти убрал громкость телевизора.
— А ты знаешь, что прошлой ночью ты плакала во сне? — осведомился он.
— Мне снились кошмары, — смутившись, призналась я.
— Когда я был маленьким, мама ходила убираться в офисах и брала меня с собой. — Его скрипучий голос звучал так уютно, словно он был моим старым другом. — У одной из ее коллег-уборщиц была маленькая дочка. Не помню, как ее звали, но у нее были очень красивые карие глаза с длинными ресницами и длинные черные косы. На ночь мы обычно пили быстрорастворимый горячий шоколад. А потом наши мамы стелили нам постель на одном из больших столов — мы там спали. Девочка боялась звуков, которые издавали пылесосы, поэтому мы лежали, глядя друг на друга, вот так. — Придвинувшись, Томас повернулся ко мне. — Обернись ко мне лицом, — попросил он.
Мне стало интересно, и я повернулась.
— Я держал ту девочку за руку — вот так, — снова заговорил он, беря меня за руку. Я расслабилась и успокоилась. — Поэтому, если девочка просыпалась, она видела меня и переставала бояться. Buenas noches,[82] Милагро.
— Buenos noches, Tomas.
Странно было лежать напротив него вот так, но я вдруг до того захотела спать, что мои глаза закрылись сами собой. Чувствуя теплое дыхание Томаса на своем лице, я слышала, как вода бьется о бортики бассейна. А потом провалилась в глубокий, изумительный сон без сновидений.
Глава шестнадцатая
Отказ от здравомыслия
Открыв глаза, я обнаружила, что по-прежнему лежу лицом к Томасу и держу его за руку. Наши лбы почти соприкасались. Утренний свет был благосклонен к нему — Томас выглядел значительно лучше, чем накануне.
