Чёрный полдень (СИ) - Тихая Юля

В банке оказалось что-то вроде желе, холодное и довольно-таки противное. Мне оно напоминало содержимое саркофагов, и от этого лоб покрывался испариной.

— Прелюбопытнейший случай, — воодушевлённо объявил мастер, закончив свой странный осмотр. Весь он занял никак не меньше получаса, и всё это время Става лежала на столе, свесив голову вниз и мурлыча что-то себе под нос. — Необычайно интересный для всей артефакторной науки! Мы должны всесторонне…

— То есть ничего внятного ты сказать не можешь, умник?

Мастер поправил пенсне:

— Наука, юная леди, требует времени и упорства.

— Ясно, — поморщилась Става. — Пустая трата времени. Заберите эти свои финтифлюшки, и с болтливой девицы пусть возьмут подписку и отвезут её куда скажет. А ты…

Става глядела на меня в упор, не следя, как обиженный мастер собирает инструменты, а Алика лихорадочно придумывает что-нибудь, чем она может быть полезной.

— А ты, Олта Тардаш из Марпери, сейчас расскажешь мне абсолютно всё.

— Мне… нечего вам рассказывать, — сказала я, облизнув губы.

В кабинете мы были теперь одни, и Става даже милостиво предложила мне графин с водой и полотенце, чтобы я отмыла руки от артефакторного желе, пока пальцы не слиплись в ласты.

— Ну не стесняйся, — хмыкнула она. — Я вся внимание! Смотрю на тебя одну, такую гадину. Хочешь, буду раскачиваться, как под гипнозом?

Я вспыхнула. Сама Става пахла как-то странно: я всё принюхивалась и дёргала носом так и эдак, но не могла понять, что у неё за зверь. А она, конечно же, сразу узнала во мне змею и посчитала нормальным шутить про это невежливые шутки.

Времена Крысиного Короля давно позади. Гажий Угол называется Гажьим Углом просто по привычке, и живут там совсем не только гады. И сейчас нет ничего плохого в том, чтобы быть змеёй или лягушкой, ящерицей или рыбой; это звери ничуть не хуже прочих, и только дурачки верят в глупые россказни, будто всё, что шипят змеи — одна лишь ядовитая ложь.

— Эй, эй, — Става примирительно подняла руки, — я вообще прекрасно отношусь к змеям! Никаких предрассудков, и я совсем не думаю, что ты станешь мне врать! Ты же не станешь, правда? Ты же знаешь, что я не просто так спрашиваю?

У меня вспотели ладони. Про Волчью Службу болтали едва ли не больше, чем про змей.

— Н-нет. То есть… да? То есть… что вам рассказать?

— Вот про склепы, например. Что тебе понадобилось от дохлых колдунов?

— Я голос жреца, — послушно сказала я заученные наизусть слова. — По поручению лунного господина…

— Нет, давай без этой всей херни, это будешь впаривать кому-нибудь другому. Давай с начала начнём: где простушка со швейной фабрики вообще встретила лунного?

— Ну, лунные… они…

Става зря намекала на мою змеиную природу: врать я так и не научилась.

В Долгую Ночь мы ловим за хвост своего зверя — и свою судьбу; так мы обретаем новую жизнь, и смысл, и свою дорогу. Она известна теперь во всём многообразии своих поворотов, от Охоты и до самого неизбежного финала.

Дорога — это и есть ты. И зверь, которого ты ловишь — в каком-то смысле отражение того, что ты есть.

В книгах каждому зверю подбирали ключевые слова, и все они были по-своему хороши. Но змеиные, как-то уж так вышло, все были… с подтекстом. Про мою гадючку и вовсе говорят, что она глядит злобно, хотя змеиная морда не слишком богата на мимику, а узкие зрачки и нависающие надглазные щитки мне подарила природа.

Ещё говорят, будто гадюка безжалостна, не останавливается ни перед чем и идёт к цели, пока не добьётся своего. И что, по первой пугливая, вгрызается в агрессора и травит его насмерть, даже если это стоит ей жизни. И что живёт в одиночестве и ревностно оберегает свою территорию, принимая только таких же, как она, и то по большой нужде.

Гажий Угол был к Марпери близко, и гадов у нас ловили многие, так что меня никогда никто не дразнил. Но и себя в книжных описаниях я никогда не узнавала. В художественных книгах персонажи-змеи были всё больше властные, гордые, частенько — злодеи. А я, если пытаюсь соврать, так краснею, что по мне сразу всё ясно.

Става смотрела на меня с каким-то даже умилением, и я сдалась, сказала почти правду:

— Это случайно вышло. Я сидела у памятника, а он туда… заглянул. Глазами.

— А потом что?

— Нууу, мы общались, и он попросил…

Става умело направляла разговор и, как оказалось, и так многое знала: вероятно, обо мне говорили колдуны, и это привлекло внимание Службы. Она знала и про поезда, и про голову, и про то, что я приходила к оракулу.

— Он забыл своё тело, — объясняла я, выбрав самую близкую к истине версию. — Я его ищу. Оракул сказала, в склепе, в саркофаге из бронзы и золота…

— Почему не обратиться во дворец?

— Не знаю точно, — быстро сказала я. — Он не велел, он с кем-то там не ладит. Я про политику не очень понимаю…

Я помялась и снова накрутила кончик косы на палец.

Так я, сама толком этого не заметив, рассказала Ставе почти всё.

— А зовут его, говоришь, как?

Я ничего об этом не говорила.

— Не знаю, — упрямилась я. — Он не представился…

Става побарабанила пальцами по столу. Может быть, она понимала, что про личность лунного мне всё-таки что-то известно, — но решила не настаивать.

— Ладно, змеючка, — милостиво сказала она. — Искать в склепах забытые тела лунных законом не возбраняется. Если, конечно, ты приходишь по приглашению, а ты ведь не лазаешь по ночам через заборы?

В голосе её звучала ирония, и я предпочла промолчать.

— Мы присмотримся тоже, — твёрдо заявила она. Спорить было бесполезно. — И вот, возьми визиточку. Как найдёшь тело, сообщишь мне, ясно? Мы в Службе позаботимся, чтобы больше никто не потерялся.

Она криво усмехнулась и продолжила:

— Про крысиные деньги особо не болтай. Тебя проводят, подпишешь там что-нибудь про секретность. И если по твоей голове ходят какие-нибудь мысли про какую-нибудь мировую справедливость, всех из скомкай в шарик и кинь воооон туда.

— Куда?..

— Далеко, — мило улыбнулась Става. — Давай, свободна, спасибо за содействие делам Службы и всё такое.

Я послушно встала. Пожевала губу. Мыслей про справедливость в моей голове было много, и выкидывать их было жалко. Става задумчиво постукивала карандашом о палец и казалась пусть и стервой с дурацкими косичками, но всё-таки почти человеком.

И я не вытерпела.

— Я знакома с одной Меленеей, — сказала я. — Это лунная девочка, юная и очень вредная. Люди зовут её Оставленной, она живёт на перевале у Марпери, любит детективы и говорит, что не может никуда отлучиться, потому что ждёт, пока «она приедет». И она очень… очень похожа на вас.

Става хмыкнула и глянула на меня с иронией:

— И что теперь?

— Ну… она, и вы… в смысле… вы с ней связаны как-то? Это вас она… ждёт?

Става ответила невозмутимо:

— Не твоё собачье дело.

— Не моё, ага… да. Только, вы знаете…

— Ты всё ещё здесь?

— Она очень ждёт, — выпалила я. — И обижается, что ей не пишут. Вы, если поехать не можете, вы хотя бы…

— Проваливай, змейка, пока я добрая.

— Хотя бы письмо ей отправьте! Хотя бы открытку! Ей очень это надо, правда. Она…

— Выход, — Става ткнула пальцем в дверь, — вон там.

xlix.

Ну и ладно, — мысленно шипела я, нервно потирая руку, с которой всё-таки не до конца смылось мерзкое артефакторное желе: теперь оно снималось с кожи тонкой липкой плёночкой. — Не больно-то и надо было! Разве моё это дело? Здесь всё, совершенно всё, не моё дело! Я могла бы вообще уехать куда-нибудь к морю, снять там кабинет и шить платья из крашеной саржи!..

Я шипела, пока хмурый сотрудник зачитывал мне какие-то нудные нормы обо всём том, чего я теперь не должна. Шипела, когда ставила десяток росписей под документами. Шипела, когда сидела на мрачной тюремной проходой, пропахшей хлоркой и чем-то несвежим, ожидая, чтобы меня выпустили. И в трамвае шипела тоже.