Портрет предателя (СИ) - Зеленая Марья

Майор Бергманн!

Тот в свою очередь узнал Зигурда и свирепо уставился на него, искривив рот в злобном оскале.

— Кернхард! Урод! Падаль! Это ты во всем виноват! Ты предал нас, сучий выродок!..

— Заткнись! — перебил его Синестро. — Ты можешь рассказать что-нибудь внятное? Кто это такой?

— Зигурд Кернхард, — ответил бывший майор. — Сводный брат Шульца.

— Это я и без тебя знаю. Что еще? Он участвовал в заговоре?

— Да! — с ненавистью выплюнул Бергманн. — Они с Шульцем все и спланировали. Он был его правой рукой.

— Это правда? — дознаватель повернулся к Зигурду.

Тот исподлобья посмотрел на него одним глазом. Второй был залит кровью из рассеченной брови.

— Да.

— Кто еще вам помогал?

— Никто.

Синестро чуть заметно кивнул. Один из стражников, подошел к Зигурду и размахнулся.

Кулак врезался в скулу. Голова резко дернулась, в ушах зазвенело, в глазах стало темно.

Следующий удар разбил ему нос, теплая кровь заструилась по губам. Он стиснул зубы, чтобы не взвыть от боли.

Удар в солнечное сплетение вышиб воздух из груди. Зигурд попытался вдохнуть, но не смог, из горла вырвался лишь надсадный хрип.

— Хватит с него, — сказал дознаватель. — Оставь работу для палача!

Он оглянулся на Бергманна.

— Его дружок нам и так все расскажет, верно?

— Да, да, конечно, я все расскажу, — чуть не кланяясь, залебезил тот.

— Хорошо. Уведите его!

Бергманна увели. Синестро повернулся к Зигурду.

— Казнь завтра на рассвете. Ты знаешь, что полагается за государственную измену?

— Нет.

Дознаватель подошел вплотную и схватил его за волосы.

— Так я тебе сейчас все расскажу, — вкрадчиво, почти интимно, зашептал он ему на ухо. — Сперва тебя привяжут к деревянным полозьям и протащат по городским улицам, чтобы все, кто потерял родных в развязанной тобой войне, могли швырнуть в тебя тухлым яйцом.

Синестро наклонился так близко, что даже несмотря на залитый кровью нос, Зигурд чувствовал, как смердит из его рта.

— Затем тебя повесят, — продолжал дознаватель. — Но не до смерти. О нет, не надейся. На завтрашнем празднике ты будешь почетным гостем… Ты немного подергаешься в петле, обоссышься, обосрешься — с повешенными такое случается, а потом тебя снимут еще живым и кастрируют, дабы очистить мир от твоего порченого семени.

Тонкие губы растянулись в садистской ухмылке, заостренные зубы блеснули в полумраке. Ему явно нравилось, то, что он говорил.

— Потом палач вскроет тебе живот и выпустит кишки. Он будет до-олго наматывать их на ворот. Знаешь, какие у человека длинные кишки? Узнаешь… Тебе понравится…

Он сделал паузу, выискивая признаки ужаса в глазах своей жертвы. Зигурд смотрел на него в упор из-под слипшихся от крови ресниц. Не дождавшись никакой реакции, дознаватель продолжил:

— И когда ты сполна насладишься болью, он возьмет щипцы, и вырвет твое сердце. А напоследок тебя разрубят на куски, как свиную тушу, и сожгут на костре. Ну что? Нравится?

Зигурд молчал. В воцарившейся тишине мерно потрескивал факел, где-то с потолка срывались капли воды, хрустальным эхом разбиваясь о пол.

— Но ты можешь облегчить свою участь, — наконец вкрадчиво сказал Синестро. — Назови имена тех, кто участвовал в заговоре, и палач затянет веревку немного по-другому. Так, что когда тебя повесят, шея сломается, и ты умрешь мгновенно. Выбирай. Быстрая смерть или долгая и мучительная.

Зигурд не произнес ни слова.

— Ну, так как? Тебе есть, что сказать?

— Нет.

Дознаватель несколько секунд сверлил его испытующим взглядом.

— Как знаешь.

Он вышел из камеры. Тяжелая решетка с громким лязгом затворилась.

— Слыхал, хейд, — оскалился тюремщик, — завтра ты узнаешь, чем воняют твои потроха.

— Иди на хуй! — огрызнулся Зигурд.

— Что ты сказал, сука?!

Удар!

Темнота.

Ее лицо склонилось над ним. Влажные губки чуть приоткрылись. Нежная ладонь скользнула по щеке. Он утонул в ее бездонных глазах.

Скилик, любимая… Ты — лучшее, что случилось со мной в этой жизни!

***

Зигурд сидел на куче гнилой соломы, привалившись к сырой каменной стене. Тело мучительно ныло, забитый свернувшейся кровью нос пульсировал невыносимой болью. Завтра его казнят. Все, что он делал, было напрасным. Каждый шаг вел его в пропасть.

Из дыры в стене выскочила крыса и прошмыгнула по ногам. Зигурд равнодушно дернул голенью и снова закрыл глаза.

Битва под Кастиллой, гибель Торстена, плен — как давно это было? Сколько одинаковых дней, недель, месяцев минуло с тех пор? Как долго он уже не видел ничего, кроме одиночной камеры, мрачных стен, миски с баландой. Ну, иногда еще пытки и допросы для разнообразия, нахер бы такое разнообразие… Но это уже не важно, ведь на рассвете все для него закончится.

Он почти ни о чем не жалел. Что толку жалеть, если ничего нельзя изменить! Дни, проведенные с нею, сделали его, пусть и ненадолго, счастливым. Он понял, ради чего стоит жить, а значит, и умирать теперь не страшно. Жалел лишь об одном, что не сумел удержать ее, не смог убедить ее остаться. Она ведь тоже любила его, он знал, он чувствовал это… но, все-таки, выбрала другого…

Он помнил, как она уходила. Помнил, как долго смотрел им вслед, пока они не скрылись за горизонтом, а слезы катились из глаз, высыхая на стылом ветру. А ведь последний раз он плакал в ранней юности — на могиле родителей… Помнил, как до боли сжимал кулаки, едва сдерживаясь, чтобы не броситься им вслед, набить Себастьяну рожу, забрать ее с собой… Знал, что она не простит, поэтому и не стал этого делать.

Без нее жизнь потеряла всякий смысл. Он пытался ее забыть, бежать от воспоминаний, уйти от людей… но ничего не помогло.

«Скилик, — с нежностью думал он, — наверняка ты давно уже замужем за Себастьяном и совсем забыла меня. А я вот никак не могу…».

Она кровоточащей занозой сидела в его сердце. Он вспоминал, как смотрел в ее глаза, ясные и лучистые; целовал ее губы, мягкие и сладкие; ласкал ее тело, гибкое, податливое, и такое прекрасное…

Он взглянул на свои руки, измазанные запекшейся кровью. Багровые рубцы от кандалов на запястьях, кровавое мясо вместо вырванных ногтей. Он вспомнил ее кожу под своими ладонями. Смуглую, теплую, гладкую, невесомо пахнущую цветами.

«Какая же ты красивая, моя Скилик. Если и вправду существует загробный мир, то я буду ждать тебя там, и уж точно больше никому не отдам!»

Каждый вдох отзывался болью ушибленных ребер. Уже скоро все закончится. Несколько часов мучительной агонии — и конец. Но он и так давно уже мертв. Внутри него — лишь пепел и пустота.

Перед глазами возникли высокие горы, прозрачные реки, густые леса… Хейдерон. Его край. Его земля. Неотъемлемая часть его души. Он всегда был готов отдать за него жизнь, но предал его ради женщины. Предал свой народ, предал Торстена, Бьярни, предал память своих родителей… Он предал всех, и все потерял. Она ушла. Враг победил.

Подсознательно он хотел умереть. Хотел прекратить все это. Разве не за тем он поехал к Торстену, зная, что тот наверняка прикончит его?

«Ньорун, дай мне силы достойно вынести пытки и встретить смерть, как подобает мужчине!» — беззвучно молился он, прислонясь затылком к холодной стене.

В коридоре раздались шаги, звякнули ключи, кто-то открывал его камеру. Тюремщики пришли за ним, чтобы отвести на плаху? Тело рефлекторно напряглось. Вырубить одного, швырнуть его на второго, увернуться от третьего… сколько их там?..

Но в следующий миг он расслабился, обмяк. Хватит! Устал. Надоело спасать свою шкуру, сражаться за эту никчемную жизнь.

Что толку жить, если рядом не будет ее?

***

Тюремщик был один. Он распахнул решетку и сказал:

— Выходи!

Зигурд медленно поднялся, превозмогая боль во всем теле. Тусклый свет фонаря выхватил из темноты закутанную в плащ высокую фигуру. Невесть откуда налетел сквозняк, взметнув густые волосы на голове незнакомца.