Незваный гость (СИ) - Коростышевская Татьяна Георгиевна

– Давай-ка, сыскарка, - обнял меня за плечи Гриня, - ресторацию ближайшую посетим,ты отобедаешь…

– Геля! – позвали с крыльца.

Я обернулась, Мишка, узрев неприличную мою с Волковым позицию, многозначительно подмигнул:

– Там это…

– Из булочной уже вернулся? - Несколько придя в себя, от объятий я отстранилась. - Быстро-то как.

– Не ходил даже. Там это… – Мишка посмотрел на Грегори. - Мадам Фараония встречи с приставом требует.

На кухне хозяйничали уже две незнакомые угрюмые бабищи с плотными льняными косынками на головах и в одинаковых белоснежных передниках. В четырех кастрюлях что-то закипало, отдельный стол был занят стопками фаянсовой посуды, на соседнем высилась корзина, прикрытая полотенцем, уголок отвернулся, я рассмотрела бок хлебного каравая. Тетки чинопочитанием не отличались, шикнули, прикрикнули, что-де никаких им тут посторонних. На Мишку замахнулись, но хромающему в арьергарде Костику сунули пирожок, в рот сунули, потому что руки у мальчишки были костылями заняты. Потом одна промокнул передником глаза, другая дала пирожок и Михаилу. Я сглотнула, со вчера маковой росины во рту не было, за что была названа сироткой и тоже угощена. Пирожок оказался с капустою. Вкуснотень!

– Мадам Фараония наверх вас просила, - чавкал провожатый.

Детей в спальнях не было, пожилой гнум стоял в девичьей, делая отметки в конторской тетрадке.

– Где все? - нагнал нас Костик.

– В классах! – Голос другого пацана был полон такого благоговения, что у меня мурашки по спине побежали.

– Григорий Ильич, - сказала я негромко, - этот Обух городской царек и есть?

– Размышляешь уже, как расплаты избежать? - Волков взял меня под руку. - Нет, не он среди фартовых главный, но и не последняя спица в колесе.

Интересно, его список заученных поговорок когда-нибудь закончится?

– А кто король?

– Некий благородный разбойник по кличке Туз. По счастью, Туз этот – завзятый англоман и немало потому ко мне расположен. Я собирался его нынче о Мишкиной расспросить, но ты… Геля,ты провернула великолепную комбинацию!

– Это еще неизвестно. Пусть сперва нам мадам найдут. Но потом еще уговор этот…

Грегори понизил голос:

– Под Обуха давно уже копают, сам Туз и роет, много воли себе помощник взял. Так что деньки его сочтены. Подозреваю, что его с тобою сотрудничество последней каплей станет.

– Экий ты, Гриня,интриган, - протянула я, не сумев изобразить восторга, – все у тебя посчитано.

– Пусть лучше пауки в банке сами перегрызутся, чем служивых кусать.

По уму это, разумеется, было правильно, но мне стало неприятно.

К лепному потолку вестибюля разносились детские голоса, мальчишки скакали по лестнице, скатывались с перил, хохотали, в классах рисовали мелом на досках, в музыкальном бренчали по клавишам расстроенного рояля. Мишка с Костиком отстали, растворились в толчее. Молодой человек, встретивший нас в коридоре, поклонился.

– Господин Старунов? - удивился Гриня. - Павел…

– Можно без отчества, – улыбнулся тот, фамильное сходство с приказным письмоводителем прослеживалось с полувзгляда. – Εлизавета Афанасьевна в кабинете вас ожидает.

– Елизавета Афанасьевна? – шепнула я Волкову.

– Мадам Фараония. Елизавета Афанасьевна Квашнина.

Свистеть было неприлично, а то я б не удержалась. Боярский род Квашниных в такие дебри отечественной истории корнями уходит, что ой.

Фараония поднялась из-за стола при нашем появлении,тюрбана на ней не было, волосы забраны в тугой пучок, шелковое черное платье в воротником под горло, из украшений – гагатовая брошь и перстень на артритном пальце. Перстень старинный, фамильный, я даже на свой мельком глянула, чтоб сравнить. (Кстати, не забыть бы попросить Григория Ильича его снять.) Тоже плоский камень в золотой оплетке, только не сапфир, а рубин.

– Добрый день, господа, - проговорила женщина строго. – Прошу, присаживайтесь.

Дам она не упомянула, но я все-таки села в одно из кресел. Грегори испустил феромонный эманирующий залп:

– Как же я рад вас здесь видеть, драгоценная… Елизавета Афанасьевна.

Вот как он это делает, а? Только что тетка неприступную крепость изображала,и вот краснеет уже по-девчачьи, глазки даже строит.

– Ах, Григорий Ильич…

Нечувствительный к чарам заграничного джентльмена Старунов дернул со стола папочку:

– Извольте видеть, господин пристав: решением городского опекунского совета от сегодняшнего числа госпожа Квашнина назначена директором крыжовеньского сиротского приюта.

Он показал нам бумагу.

– Епархиальная канцелярия это назначение утвердила.

На втором документе даже чернила еще не просохли.

– Браво! – хлопнул Γрегори в ладоши. - Примите поздравления, госпожа Квашнина.

Фараония посмотрела на меня, приподняла брови, только сейчас заметив мундир, сказала ласково:

– Спасибо, Пашенька,теперь ступай, присмотри там за порядком. И вы, господин Волков, будьте любезны наедине дам оставить.

Старунов положил папку на стол и вышел, Гриня следом. Помолчали. Под взглядом новой директрисы мне было неуютно.

– Сыскарь чародейского приказа Мокошь-града, – сообщила я, чтоб тишину нарушить, – надворный советник Евангелина Романовна Попович.

– Что ж ты меня, - запахло жженым сахаром, - не поздравляешь?

– Хотелось бы сперва узнать, зачем вам это надо.

– Сама как думаешь?

– Вы скажите.

Тетка вдохнула, поднялась, подошла к шкапчику. Когда я этот кабинет осматривала, за дверцами ничего там не было, теперь же Фараония достала графинчик и две рюмочки к нему, поставила на стол, вытащила притертую пробку, налила поровну вязкой рубиновой жидкости, одну рюмку поднесла мне.

– За нас, за баб.

Грех такой тост не поддержать, я выпила, охнула от горячей сладости в гортани. Пирожок с капустою бросился знакомиться с наливкой. Подружились, обратно не побегут.

– Знаешь, рыжая, - сказала Фараония, наливая по второй, - такой радости, которую я нынче утром испытала, услыхав, что Чикову в ее же доме прирезали, за всю жизнь у меня не было. Поганая радость, злорадная да бесчеловечная. Кухарка с базара новость принесла.

– За помин души Елены Николаевны? - предложила я. – Не чокаясь.

Выпили, перекрестились, хозяйка сызнова налила.

– А после подумала, поставят директрисою на освободившееся место какую-нибудь чиновную даму из жен приближенных Бобруйского, она сызнова детишек мордовать будет, потому что завод такой в городе нашем проклятом. Третья за любовь.

Чокнулись, выпили.

– Я ведь богатая, Геля. – Отставила Фараония пустую рюмку. - Родители померли, родни никакой не осталось, только связи кое-какие от батюшки. Ежели Степан Фомич лапы к моему приюту потянет,изыщу способы его по тем ручонкам хлопнуть. Вот и кликнула Пашку в помощь, он парень толковый, студент. Сели с ним в сани да поехали по адресам, к каждому из членов опекунского совета.

– А епархия?

– А чего епархия? Люди божьи,их уговаривать даже не пришлось,тем более отец Пантелеймон из Змеевичского храма в Крыжовене оказался.

– Несказанная удача.

– Предзнаменование! – возразила тетка. - О том, что дело я задумала доброе и правильное.

– За грехи юности расплатиться желаете?

– И это тоже. Ежели я,истеричка дурная, невинные души погубила,теперь спасать должна.

Она смотрела на меня так жалобно, что в груди все сжалось. Перегнувшись через стол, я расцеловала влажные от слез щеки:

– Лучше вас на это место во всей Берендии человека не сыщется, Елизавета Афанасьевна.

– Еще по одной? - повеселела Фараония.

Уверенная, что на голодный желудок меня непременно развезет, я все же не отказалась. Мы пересели к низкому столику в обтянутые атласом кресла.

– Бобруйский, это пол дела. - Язык уже заплетался, графинчик двоился. Или их действительно два? Нет,три. Экая у наливочки крепость. - Блатные персоны ещё к вам непременно сунутся.

– Как сунутся,так и высунутся. Вот этими руками глину замешу…