Рейчел Уорд - Числа. Хаос
Сара немного выпрямляется.
— Они найдут виновных, — цитирует она премьер-министра. — Виновные — это мы, так ведь?
— Мы и Нельсон.
— Что они сделают? Что они сделают с нами?
Вопрос повисает в воздухе — и тут кто-то колотит в дверь. Сара ахает. Бабуля ругается, я закрываю глаза. Что еще? Что теперь? Вот бы все разом кончилось…
— Откройте! Полиция!
— Вот зараза, придется открыть. Адам! — говорит бабуля. — Впусти их, пока они дверь не выломали.
Поднимаюсь на ноги, вешаю цепочку и приоткрываю дверь так, чтобы было видно, кто там. В нашем садике стоит с полдюжины полицейских в форме.
— Адам Марш? — спрашивает тот, что спереди.
— Я, — говорю.
— Откройте, пожалуйста.
— А что?
— Откройте, сэр.
Прикрываю дверь, снимаю цепочку. Я уже готов открыть дверь как полагается, но тут ее с силой толкают мне в лицо, и чья-то рука хватает меня за запястье и защелкивает наручник.
— Какого дьявола?!
— Адам Марш, у меня имеется ордер на ваш арест по обвинению в убийстве Джуниора Дрисколла шестого декабря две тысячи двадцать шестого года.
Сара
Его берут и уводят — и все. Вэл едет с ним, а я остаюсь одна. Мне и так было худо без Мии, даже когда все были дома, но одной в десять раз хуже. Некоторое время я тупо сижу, потом бреду в кухню — может, надо там что-то прибрать, но там все чисто и аккуратно. Вытряхиваю в мусор пепельницу Вэл, мою, вытираю бумажным полотенцем.
Телевизор в гостиной показывает то же самое. В Лондоне паника и массовое помешательство, все покидают дома, критикуют правительство, полицейских не отпускают с дежурств, армия в боевой готовности. Про Адама уже почти забыли, масштаб другой, хотя в новостях мелькает ролик, где его арестовывают и конвоируют через садик Вэл под безмолвными взглядами армии садовых гномов.
Оставляю телик включенным и иду наверх, захожу в комнату Адама. Чувствую себя полным ничтожеством. Не знаю, где Мия. Не знаю, что происходит с ней и с Адамом. Шагаю из угла в угол, отталкиваюсь от стен, потом начинаю бить в них кулаками и кричать.
Не знаю, долго ли длится припадок. Я потеряла голову, совсем потеряла. Утратить контроль над собой очень страшно, а теперь мне уже не остановиться. В какой-то момент я хватаю стул у двери и швыряю его. Стул ударяется в стену, спинка отламывается. Я мечусь, машу кулаками, визжу, пока адреналин не кончается, и тут я понимаю, как это жалко — какая я жалкая.
Падаю на пол у кровати, прислоняюсь к тумбочке. Она больно впивается в спину, но у меня нет сил пересесть. В горле саднит от визга. И какой в этом смысл, спрашивается? Чего я добилась? Все это не приблизило меня к Мии ни на сантиметр. Она неизвестно где — без меня. Скучает ли она по мне? Заметила ли, что меня рядом нет?
Оглядываюсь кругом: надо хоть как-то отвлечься от себя самой, так мне тошно в собственной шкуре. Комната набита всяким мальчишечьим барахлом — постеры, горы старой одежды, разбросанные кроссовки. На полу под кроватью что-то валяется — книжка, наверное. Порнуха, наверное, — что еще держат мальчишки под кроватью? Подтаскиваю книжку по ковру к себе — и по спине у меня пробегает холодок. Это не книга и не журнал, это записная книжка. Та самая записная книжка, которую я видела у Адама в руках в первый день в школе.
Беру ее и кладу на ладонь, другой рукой стряхиваю пыль и мусор с обложки.
Да, это его записная книжка, а не моя.
Да, она не предназначена для посторонних глаз.
Да, мне нельзя туда заглядывать.
Открываю.
Ну и почерк у него. Буквы жмутся друг к дружке, строчки задираются вправо. Страницы в линейку, но Адам расчертил их еще и вертикальными линиями, сделал таблицы и внес туда имена, числа, описания и еще какие-то числа. Кучу страниц исчирикал.
Прочитываю одну из них.
«Джуниор, 4/09/2026, в школе, насильственная, нож, запах крови, тошнота, 6/12/2026».
Джуниор. За него Адама и арестовали. Адам записал дату его смерти в эту книжку четвертого сентября, за три месяца до того, как Джуниор погиб.
Это настоящая бомба. Я не знаю, убивал его Адам или нет, честно не знаю, но за это его точно посадят.
Переворачиваю страницу — и ахаю, прочитав имя в левой колонке.
«Сара».
Адам
Не могу я так. Осталось всего два дня, а я сижу в камере. В глубине души я понимаю — плохо дело, убийство Джуниора железно повесят на меня. Как же иначе? Я записал дату его смерти — в наладонник, в папин комп, в записную книжку. Она там. Я не могу это отрицать — а как убедить хоть кого-нибудь, что, хотя я знал заранее, когда Джуниор умрет, я этого не планировал? Кто мне поверит?
Я знал, что до меня доберутся, но не ожидал, что уже сейчас. Думал, успею побыть с бабулей, с Сарой, найти Мию, увезти их в безопасное место. Такое чувство, будто я их бросил. Оставил одних.
Полицейские говорят, мое дело отправят в суд завтра и скорее всего власти постановят держать меня под арестом до слушания. Сколько придется ждать, один Бог знает.
А еще люди в костюмах тут как тут. Не успели меня замести, как в комнату для допросов явились те двое — жирный и рыжий.
— То, что ты вытворял на Гроувенор-сквер, — говорит Толстобрюх, — не самая умная затея. Видишь, какую панику устроили вы с «друзьями». Мы знаем, кто это — Сара Халлиган, Вэл Доусон, Нельсон Пикар. Мы знаем, где сейчас Сара и твоя бабушка, — в животе у меня холодеет, я начинаю психовать, — а Нельсон? Где он, Адам? Где Нельсон?
Мотаю головой.
— Не знаешь или не хочешь говорить? Ты влип по самые уши. Возможно, мы могли бы… помочь тебе.
Искра надежды. Вдруг это дорожка домой?
— Выпустить меня отсюда?
Теперь он мотает головой:
— Адам, тебя обвиняют в убийстве. Это обвинение не можем снять даже мы. Однако мы могли бы несколько облегчить положение — например, перевести тебя в больницу. Ты слышишь голоса, видишь числа, это у тебя семейное… Мама, то-се… Обеспечим тебе лечение.
Отвожу глаза.
— Скажи нам, где Нельсон, и все.
Блевать тянет от этих их слов, и за Нельсона страшно — во что я его втравил? Гляжу Толстобрюху прямо в глаза.
— Не скажу, — говорю. — Нельсон — настоящий герой. Он стоит десятерых таких, как вы. Он достучался до всех. Расшевелил народ. А вы все знали и ничего не делали. Ничего я не скажу, хоть ногти мне рвите.
Тут он ржет:
— Ну в нашей стране это не принято. — Пауза. — А жаль.
Переглядываются и улыбаются. Шуточки у них, однако. Вот бы стереть с их рож эти улыбочки. Шли бы они отсюда, а?
— Не понимаю, зачем вы тратите на меня время, — говорю я и гляжу им в глаза — сначала одному, потом другому. — Вам давно пора ноги уносить. Время поджимает.
