Марина Эльденберт - Опасные иллюзии
Впечатления от старинного итальянского палаццо Феррерия перебил вид разрушенного во время бомбежек Королевского оперного театра. Все, что от него осталось, — террасы и обломки колонн. Она не представляла, каким здание было в прошлом, но ее настолько поразили развороченные руины, что она долго не могла прийти в себя.
После они заглянули к старейшему действующему театру Европы — театру Маноэля, который поражал даже своим внешним видом. Построенное в стиле барокко, без преувеличения красивое здание возвышалось над городом на фоне затянутых дымкой гор и чем-то напомнило ей Исаакиевский собор Санкт-Петербурга. Возможно, из-за схожести архитектуры, а быть может, и из-за отливающего в лучах закатного солнца золотом главного купола.
Они все-таки добрались до Мальтийского мемориала осады, установленного в память о жертвах Второй мировой войны, а оттуда — до садов Баракки, откуда открывалась панорама на три старейших мальтийских города, в подступивших сумерках украшенных россыпью огней. И снова ей вспомнился Санкт-Петербург — Риган рассказал, что в саду Верхней Баракки пушки салютной батареи стреляют ровно в полдень.
Назад они возвращались уже в темноте, все ниже и ниже по узеньким улочкам-лестницам, все ближе к морю.
— Когда-то по этой земле ходили великие и не очень магистры. Ты чувствуешь трепет и благоговение? Быть может, твоя нога сейчас ступит на тот самый камень… — Он резко остановился и осторожно увел Агнессу вправо, задрал голову и посмотрел наверх. — Проклятые голуби, никакого уважения к Земле великих магистров!
Риган поднял камушек и швырнул его наверх, в важно рассевшихся птиц. Под шумное хлопанье крыльев и недовольный клекот голуби сорвались с навеса и улетели прочь. Сейчас он вел себя как мальчишка, и Агнесса не удержалась от смеха. Он постоянно перепрыгивал с темы на тему: их способности, местная история, древность и пикантные шуточки в его устах мешались в чрезвычайно веселый коктейль. Она же с каждой минутой все отчетливее понимала, что сходит по нему с ума. Раньше у Агнессы получалось отгородиться стеной от любого мужчины, но с Риганом этот номер не прошел.
Когда они вернулись домой, ей вдруг стало страшно: пришло время расстаться. Просто разойтись по разным комнатам или сначала заняться сексом, а потом разойтись. Несколько дней назад это еще казалось нормальным, но только не сегодня. Она не знала, что принесет завтра — одиночество или новую встречу с ангелами Дариана. Знала только, что не хочет отпускать Ригана.
— Останься со мной, — прошептала она.
Слова дались нелегко, но гораздо больше Агнесса боялась промолчать, а потом мучиться всю ночь.
— С одним условием… — Он втолкнул ее в комнату и шагнул следом. Она и охнуть не успела, как оказалась прижатой спиной к его груди. — Ты не будешь жаловаться на то, что не высыпаешься. И еще…
Агнесса не возражала. Стоило очутиться в его объятиях, по телу прошла чувственная волна возбуждения, с губ сорвался стон, а Риган издевательски-медленно ласкал ее соски поверх блузки и целовал шею.
— Все чудовища кажутся чуточку менее грозными, если представить их обнаженными, танцующими кейли[6] в клубничном джеме. Так вот, станет страшно — ты знаешь, что делать.
Агнесса представила Клотильду и Сильвена, пляшущих гэльские танцы в чем мать родила, и хохотала до тех пор, пока Риган вновь не заставил ее кричать. Он знал о наслаждении все, изучил ее чувствительные места и доводил до исступления — снова и снова.
Раньше Агнесса считала, что любовникам нужна большая кровать и разные одеяла, но сегодня, утомленная ласками, засыпала в объятиях Ригана. Дыхание и биение его сердца убаюкивали, и она чувствовала себя на удивление уютно и спокойно, страх отступил. Уставшая, но счастливая, она крепко прижалась к нему и провалилась в сон.
Глава 13,
повествующая о том, что если у тебя суровая наставница — в учении тяжело, а до боя можно вообще не дожить
В постели Риган привык быть звездой, то есть спать, раскинув руки и ноги. Ему доводилось просыпаться рядом с самыми разными женщинами, чаще всего после большой попойки и крайне редко — по желанию, как например, с Лорин, но сегодняшнее утро выдалось особенным. Он не собирался спать с Уваровой, он вообще не собирался подходить к ней ближе. Все вышло само собой.
Агнесса устроилась у него на плече, ее дыхание легко щекотало его кожу. Вчера они забыли опустить жалюзи, и лучи утреннего солнца запутались в светлых кудряшках. Она продолжала выпрямлять волосы, но после душа они упрямо завивались в тугие колечки. Ригану нравилось накручивать их на пальцы, а Уварова обычно смеялась и просила его перестать. В такие минуты ее внутренний свет становился особенно ярким. Прозвище «солнышко», которым он наградил Агнессу еще в Ньюкасле, ей на удивление шло. Равно как и чистый дар лекаря.
Дариан говорил, что отпустит ее, если она не захочет остаться. Даже сказал, что ей помогут вернуться к семье, и теперь Риган не мог забыть его обещаний. Слишком замечательных, чтобы оказаться правдой. Древний слов на ветер не бросал, но у него всегда по десять козырей в каждом рукаве и свой тонкий расчет, который неизменно оправдывался. Он будто читал по душам и никогда не ошибался в тех, на кого ставил. Наверняка Дариан уже видит Агнессу одной из них.
Она пошевелилась, открыла глаза, сонно улыбнулась. Щурясь на яркое солнце, Риган улыбнулся в ответ.
— Доброе утро, спящая красавица.
— Доброе, — она смутилась. — Не хочу, чтобы ты к ней ехал!
Агнесса наморщила лоб, скривилась и высунула язык, как будто ей предстояло перебирать живых тараканов. Вышло по-детски, и Риган рассмеялся, а она покраснела еще больше и спрятала лицо у него на плече. Непонятно, что именно ее смущало — непривычные утренние мгновения рядом с ним или дурачества, к которым они начинали привыкать.
Завтракали вместе. Агнессе было не по себе, но она больше не возвращалась к теме его обучения. Сосредоточенная и серьезная, Уварова постоянно смотрела в окно, и лишь когда они изредка встречались глазами, взгляд ее мгновенно светлел. Что и говорить, Риган сам чувствовал себя странно. Он привык к методам коллег, но после случившегося не был уверен, что рад новым горизонтам.
Ему доводилось стоять на грани. Началась эта прискорбная традиция в далеком девятнадцатом веке, в ночь его изменения — когда за углом одного из дешевых трактиров ему всадили под ребра нож. Продолжилась душевным общением с орденцами в Греции, когда яды выжигали внутренности и казалось, что мир превратился в сплошной сгусток боли. Тело измененного шустро залечивало раны, и немыслимые пытки растягивались во времени. После «гибели» Ив Риган сам часто искал смерти, и временами она протягивала ему иссохшую руку. Однажды он напился в хлам и свалился прямо под колеса автомобиля. Его переехали в прямом и переносном смысле. Риган был отнюдь не в здравом уме и свежей памяти, но точно помнил, что это дико больно.
