Плебейка - Александра Плен
– Эээ… спокойной ночи, – голос почему-то сел.
– Ты надеешься, что я отступлю? – произнес он жестко. То ли ему надоели наши бестолковые вечера, то ли плохое настроение разыгралось. В ответ я молча пожала плечами. – Ты единственная женщина в мире, которая может родить мне ребенка, мое продолжение. Сына, которому я передам знания, опыт, богатства… все…
– И сделаете его таким, как и вы. Бездушным роботом, – не удержалась от сарказма я. – Обречете на вечное одиночество.
– Почему одиночество? – Фабий откинулся на спинку стула, – у меня было много женщин. И сейчас, стоит мне только позвать, сотни захотят разделить со мной постель.
Как цинично и пошло. Бесполезно спрашивать любил ли он одну из них. Знала, что не достучаться, знала, что он закостенел в своем эгоизме, традициях и гордыне. Но не могла смолчать.
– Откуда это у вас? Жестокость, холод, цинизм? Пусть ваш отец был домином, но мать… Она же обычный человек. Вы помните ее?
– Нет, мы никогда не встречались, – в голосе не было даже крошечной теплой нотки.
Я, например, всегда, когда вспоминаю о маме, улыбаюсь. Помню, как она брала меня с собой на лекции в университете. Мне было пять, садик закрыли на карантин, и мне приходилось сидеть за первой партой рядом с жутко взрослыми дяденьками и тетеньками, какими мне тогда казались студенты. Я гордилась мамой, тем, что ее внимательно слушают и записывают каждое слово, а после лекции выстраиваются в очередь к кафедре, чтобы задать вопросы.
– Должно же у вас остаться что-то человеческое? Хотя бы пятьдесят процентов… – тишина, – мать – это не бездушный инкубатор, – произнесла я взволнованно, – ее общение с ребенком зарождается еще в утробе. Он чувствует ее любовь и любит ее в ответ. Потом их отрывают друг от друга. Это как… – я задумалась, – как лишится вдруг зрения, ноги или руки. Жить можно, но ты уже инвалид.
Бесполезно. Хоть кол на голове теши. Выражение его лица ни капли не изменилось. Такое же холодное и отрешенное.
– Вы все инвалиды, – голос дрогнул, – домины, хозяева империи, а по сути… обрубки людей.
Говорить больше не о чем. Я вышла из столовой и направилась к себе. Меня трясло, словно поднялась температура. Нужно остыть, привести мысли в порядок, заняться йогой, поплавать. Весна подходила к концу, и в левом мире купальный сезон давно открыт. Днем я не рисковала – вдруг откроется проход, а я в воде. Но сегодня, как только стемнеет, пойду окунусь, но не в бассейне, в море. Хотелось смыть с себя тягостный ужин, разговор с Фабием, свои собственные панические мысли. Смыть в открытой воде, неспокойной, опасной, бескрайней.
За последние дни атмосфера в доме накалилась так, что даже воздух сгустился в коридорах, стал тяжелым и душным. Нервы были натянуты, как струны. Я мысленно отсчитывала дни, и потихоньку впадала в уныние, опять не обнаружив за день ни единого прохода. Никуда – ни в мой мир, ни в правый.
Море помогло. Я уплыла так далеко, что шары, освещающие дом, стали размером со звезды на небе. Некоторое время повисела в воде, как в невесомости. И опять настигло это чувство – полного отрешения от происходящего. Я одна в целом мире, вокруг ни души, лишь бескрайнее море внутри и снаружи.
Назад добралась уже с трудом. Мышцы ныли, сердце бухало мощными ударами молота о наковальню. Да, это тебе не тихий чистенький безопасный бассейн на пятьдесят метров с бортиками и поручнями. Еле выползла на берег и встала на четвереньки, пережидая тошноту. Потом кое-как оделась и пошла в сторону дома на дрожащих от усталости ногах.
Не дошла до двери совсем немного. Меня вдруг резко утянули в сторону и прижали к стене. Я даже испугаться не успела, потому что узнала…
Растус. Его лицо, его запах, его тело. Как давно оно стало таким знакомым?
Пару секунд мы смотрели друг на друга. Я ошалевшая от неожиданности, он с безумием в глазах. А потом одновременно устремились вперед, сталкиваясь губами. Даже не губами – зубами, ртом, языком, телами. И сразу же вгрызлись друг в друга, как дикие звери. Он целовал совсем не нежно и трепетно, а словно ставя клеймо, присваивая, подчиняя. Я и сама сошла с ума, стонала как умалишенная открытым ртом, подставляя губы, подбородок, горло, плечи, еще влажные от морской воды.
Его руки были везде, в волосах, на шее, груди, талии, бедрах, и опять в волосах. Казалось, он хочет забраться под кожу, слиться полностью. Это не страсть, это безумие, дикость, сумасшествие. Меня еще никто так не целовал. И я никого. Не знала, что так бывает. Когда хочешь выпить его дна, и чтобы он выпил до дна тебя. Я ничего не слышала вокруг, утопала в собственных ощущениях, непривычных и ярких, мне не было никакого дела до его удовольствия. Лишь иногда, словно издалека слышала его тихий сдавленный хрип.
Он шарил руками совершенно бездумно. Буквально на мгновенье касался самых интимных мест, и вел руку дальше, не в силах остановиться на чем-то одном, будто не понимал, что делает. И я цеплялась пальцами, ногтями, зубами, жадно глотая его страсть, как живительную воду пересохшим от жажды горлом.
Я понимала, что не остановлюсь, и не остановится он. Мне было мало поцелуев, хотелось большего. Кости выкручивало от желания это получить. Касания Растуса стали жесткими, нетерпеливыми, почти болезненными. Вдруг он обхватил ладонью мое бедро, завел ногу себе за поясницу и вжался напряженным пахом, еще сильнее пластая по стене.
– Вот вы где… – ледяной, пробирающий до мурашек голос раздался сзади. Фабий… Черт! Как же вовремя и не вовремя одновременно! Раст резко вздрогнул, отпустил меня и развернулся, закрывая спиной. Окончательно оклематься помогла следующая фраза.
– Ладно братец. Он всегда был неразборчивым и не пропускал ни одной девки. Но ты… строила из себя недотрогу. А на деле… Как и все прыгнула в постель домина.
Допустим, еще не прыгнула. Но наш вид, подозреваю, был впечатляюще однозначным. Не знаю, как мы выглядели со стороны, но я раньше занималась любовью с гораздо меньшим пылом, чем сейчас целовалась. Опыт у меня был так себе. Я и невинность потеряла чисто из любопытства, а не по большой любви. Все мои знакомые избавились от нее еще в школе, а я аж до второго курса дотянула. Иногда было приятно, иногда не очень. С
