Пес бездны, назад! (СИ) - Разумовская Анастасия
— Осень… — Алиса резко поднялась, притянула к себе сестрёнку, обняла. — Перестаньте! Ей и без всего этого плохо. Пойдём, моя хорошая. Давай я тебя уложу?
Осень замотала головой, вытерла мокрые щёки:
— Нет. Я должна всё это знать.
— Как найти его место силы? — задала Майя риторический вопрос. — Герман, ты можешь составить список самых… ну, зловещих мест Петербурга?
— Их много. От Петропавловки до Обводного канала. Один только Литейный мост чего стоит…
— Надо сузить место поисков, — прошептала Майя. — Нужно понять, что мы о нём уже знаем… Двадцать лет назад мы оба учились в ЛЭТИ, рядом с Ботаническим садом.
— Он водил меня на «Камчатку», — всхлипнула Осень. — А ещё… он на восемьсот четыре года меня старше… Или на восемьсот пять. Он сам сказал.
— То есть, Яше восемьсот двадцать лет? И родился он примерно в тысяча двести четвёртом году?
Кот оглянулся на подругу:
— Мари, вот ты быстро ты считаешь!
— Осень, что ты ещё о нём знаешь? Что-то конкретное. Цифры, факты… Что он тебе рассказывал о себе?
— Почти ничего. У меня есть его кредитка… Он оформил на меня отдельную. И она безлимитная. Вот. Я не уверена, что по ней что-то можно о нём узнать. Её пин-код — один два один два. Только Яша узнает, если что-то купить…
Бертран взял пластик, покрутил в руках. Нахмурился.
— Безлимитная это как? Неудивительно, что пароль такой тупой… Бесконечность особо не потерять… Скорее всего, она именная и ограниченная.
Майя забрала кредитку у мужа. Задумалась.
— Странный пин-код. Напоминает шифр. Он либо ничего не значит, либо значит всё. Один плюс два будет три. Три плюс три — шесть. Шестьсот шестьдесят шесть? Код Зверя? Апокалипсис?
— Слишком… натянуто, — не согласился Герман. — А если это год? Если ваш Пёс родился в тысяча двести четвёртом, то в двести двенадцатом ему было восемь… Или девять. Смотря, когда он родился.
Бертран хмыкнул:
— Тоже маловероятно. В восемь лет ничего особо не совершишь. Год как год. Я вот даже и не помню особо, что там было в мои восемь, и чем они, например, отличались от девяти…
— Ну, смерть матери или отца ты бы запомнил, — возразила Майя.
Герман вытащил телефон, открыл браузер.
— Смерть Всеволода Большое Гнездо, — пробормотал тихо. — Взятие Калатравы… Всё как-то… не убедитель… Детский крестовый поход! А вот это уже похоже на правду, согласитесь. В нём как раз участвовали дети от восьми-девяти лет и лет до двадцати. То есть, теоретически, наш Пёс бездны мог поучаствовать в этом движении. Вы же говорили, что он был человеком? Верно? Тысячи детей прошли по Германии и Франции с пением псалмов и хоругвями, веря, что море расступится перед ними и с помощью Божьей именно они, чистые, невинные и безоружные, смогут освободить Гроб Господень. Не срослось. Многие погибли по пути. Кто-то смог вернуться домой, но большинство умерли.
«Свобода… странствие… путешествие» — вдруг вспомнила Осень свои слова. И злой ответ Эйя: «Вши, дизентерия, воры и шлюхи. А ещё крысы». Эй говорил так, как если бы… если бы всё это произошло с ним самим…
Майя покачала головой:
— Не думаю. Каким образом у маленького крестоносца место силы-слабости оказалось бы в Петербурге? Причём тут Франция и наш город? Или Германия. Всё это…
— А что произошло с теми, кто не вернулся и не умер? — тихо спросила Осень. — Такие были?
Герман вежливо пояснил:
— Когда изрядно поредевшие отряды детей прибыли на берег Адриатики, два купца предложили им свои корабли. Якобы им тоже явился Христос. Вот только те корабли отвезли юных крестоносцев не в Вечный город, а прямиком в рабство.
Осень вздрогнула. О рабстве Эй тоже упоминал… А ещё о насилии. А ещё…
— Он там был, — прошептала девочка убеждённо.
— Не думаю. Повторюсь: каким образом французский или немецкий паренёк…
— Майя, — Бертран рассмеялся, — если честно говорить, так ведь и я — не русский. Трёхкоролевствие — это всё же мир западно-европейских сказок. Так что нашего дорогого Серёжу вполне могли звать Якобом или… Жаком, например.
— Вряд ли он назвал своё подлинное имя, — возразила Майя.
«Он точно был там, — подумала Осень, сердце билось так быстро, что стало сложно дышать. — Он всё это пережил! Поэтому ненавидит людей, поэтому такой жестокий». Ей представился белокурый худенький мальчик, испуганно жмущийся к дощатой стенке трюма. И словно наяву послышался пронзительный крик: «Пожалуйста, не надо!». Девочку замутило.
Она ведь тоже хотела убить насильников… Но её спасли. А его — нет. Он прошёл весь ад до конца.
«Эй не пожалел Майю… Взрослую. Но пожалел меня, потому что я для него — ребёнок. А он меня всё же пожалел, не только потому что я — его маяк. Спас, потому что — маяк, но потом… Он пытался меня вытащить из стресса, успокоить, он… Вот та прогулка по ночному городу. Я его поцеловала, а он сказал: нет. Потому что мне пятнадцать… Он уничтожил пятерых взрослых, но пощадил Камиллу и Витэля, хотя и напугал их».
И ей вдруг вспомнился вопрос «Зеркального ангела» перед дракой: «Тут все совершеннолетние?»
— Предположим, — упорствовала Майя. — Но, Кот, эта информация ничего не даёт нам в поисках его места… силы-слабости, как он это называет.
— Может, Инженерный замок? — неуверенно предположил Герман. — Место, где убили императора Павла Петровича. Всё же царь был магистром Мальтийского ордена, а мальтийцы имеют отношение к крестовым походам…
И тут Осень вспомнила ещё кое-что.
— А эта фотография может помочь?
Она протянула взрослым телефон, открыв ту чёрно-белую фотографию, которую ей вчера прислал Эй.
— Сбрось, пожалуйста, мне, — попросил Бертран. — Попробую найти по ней информацию…
Неожиданно вмешался Герман, забрал телефон и посмотрел, прищурившись:
— Это фото беспризорников двадцатых годов. Я видел её, когда искал информацию по Государственному Обществу Призора или, как его называли после революции: Общежитие Пролетариата. Жуткое место, если честно. Криминальный центр двадцатых годов прошлого века. В том районе даже с милицией ходить было опасно. Бывшие беспризорники организовали шайки шпаны и… Ну, если вас просто ограбили, то вам повезло. Их так и называли по учреждению: ГОП, то есть — гопники. А сам разбой — гоп-стоп. Это понятие родом именно оттуда, из послереволюционного Ленинграда.
Они замолчали, разглядывая смирно сидящих хмурых мальчиков.
— Откуда у тебя эта фотография? — тихо спросила Алиса.
— Э… Яша прислал. Вот этот мальчик — это он.
— Полагаю, это место и есть — место его силы-слабости, — Майя прищурилась. — По атмосфере очень на него похоже. Герман, где оно находится?
— Лиговский проспект. Сейчас там гостиница «Октябрьская».
«Так вот к чему был этот трек!» — подумала Осень. Нежный женский голос пел про бандитские разборки, но девочка уже погуглила: песенка, которую Эй прислал с фотографией, была из какого-то старого комедийного фильма.
И всё же…
Эй её спас. И не однажды. А сейчас, получается, девочка должна его погубить? Заморозить в вечности — что может быть страшнее? «Если ты погубишь город, — написала она, чувствуя, как разом стало зябко, — то погибнут и люди». — «И что? Они заслужили». — «А дети? Ладно, подростки, но дети?»
Осень замерла, ожидая его слов.
Она почти поверила, что Эй ответит что-то вроде: «Да, о детях-то я как-то и не подумал» и отменит Армагеддон, но телефон высветил иное: «Детей я заберу с собой». Осень сморгнула слёзы.
— Прости, — прошептала с болью.
И отдала телефон взрослым.
— Марвелл, — проворчал Бертран хмуро. — Я чувствую себя кем-то вроде Железного Дровосека или как там его…
Герман покачал головой:
— Гамельнский крысолов, если мы говорим о европейский сказках. У этой истории весьма плохой конец. И, кстати, предполагают, что её сюжет основан на событиях Детского крестового похода.
— Я против того, чтобы сестра принимала участие в этой затее. Она ещё ребёнок. И Яша её спас. Это жестоко!
