Злодейка чужого мира (СИ) - Екатерина Белова
Ясмин…
Он помнил, как она была шокирована, когда Хрисанф предложил убить его. Больше — она была в ужасе. И номер Семнадцать, которую Ясмин почти силой отцепила от себя, чтобы встать перед ней и закрыть от лилии. Где это видано? Номер Семнадцать, как бы это не случилось, была мертва, было бессмысленно спасать ее от песочной убийцы, даже наоборот — разумно использовать, как щит. Он бы использовал. А Ясмин не стала.
Он не привык себе лгать — она зацепила его. Семь лет он смотрел сквозь, а теперь видел ее одну. У него перед глазами были тысячи и десятки тысяч дней исследований, о которых Варда и мечтать не смела, а он лежал в лечебной камере, уставившись на луну. Мечтал, как сопливый цветок, переживающий гормональную бурю.
Всего год назад Ясмин предложила ему себя, и несколько секунд он ничего не видел — сначала от желания, пронзившего его длинной иглой до самой макушки, а после от ярости. Его тошнило от насмешливых глаз, читавших в душах. Даже унизительное положение слуги не приводило в такую ярость, как миг ее бесстыдной наготы. А теперь та, что покалечила Фло, сидела у него в голове маленькой белой звездочкой и не давалась в руки. Он не понимал, как эта отвратительная женщина могла быть той Ясмин, которая терпеливо выслушивала истерики Верна и закрывала собой номер Семнадцать. Другой взгляд, другие жесты, улыбка. Неужели Хрисанф, который ходил с ней на каждую операцию, и Верн, следивший за ней восемь лет, ничего не заметили? Как они могли не заметить?!
Или, может быть, они знали такую Ясмин с самого начала? Священный Лотос, одетый в багровые шелка ядовитой кальмии.
Перед глазами стояло лицо Ясмин. Испуганное и нежное. Он хотел поцеловать ее — там, на темной лестнице, где едва ли угадывался абрис губ, и перед лампой, когда она склонилась над его запястьем, лаская дыханием. И потом, когда отшатнулась на скользкой кушетке. Но на ее губах было сочувствие, а не любовь. Он не захотел.
Он хотел большего, но если Ясмин говорила правду, в конце каждой его мечты стояла веселая болотная гниль, вооруженная секирой, и предлагала ему скидку на церемонию сожжения. Мол, умерла, значит, умерла, зато ты на цветах сэкономил.
Абаль с трудом заставлял работать ум, выстраивать линию возможного будущего, выдавливать из проведённого дня крохи информации, заставляя их трудиться на своё благо. Вариантов было откровенно мало, но в одном из них он сумел бы вывернуться с выгодой для себя, даже с невероятной выгодой для себя. И с риском для Ясмин. Но, исходя из ее слов, она уже очень давно рискует, просто потому что родилась. Пришла в Варду. Не захотела сдаться.
Но все идет хорошо, пока они не знают, кто такой Верн. И Абаль, как сын Примула, будет их единственным вариантом выбраться омерзительными преступными ростками из Чернотайи обратно в солнечную счастливую Варду, пока они не знают.
Но здесь половина сада засажена шалфеем предсказателей, который испокон веков использовали для защиты от болотных духов, на церемониях пригляда и для обострения интуиции. Но то в Варде. Что шалфей обостряет в Чернотайе, он и думать боялся. Нужно быть внимательным и осторожным. Ни одного лишнего слова. Ни одного взгляда…
* * *
К собственному удивлению, Ясмин проснулась вместе с мамой. Та никуда не ушла, и они так и заснули на одной кровати, завернувшись каждая в своё одеяло.
Ясмин засмеялась со сна от радости, перекатилась на кровати и обняла маму. Та сначала погладила ее по голове совсем, как маленькую, а после пощекотала. Ясмин казалось, что она никогда не уходила из Чернотайи, не взрослела, не совершала ошибок, и что это ее мама, а не…
— Хочу остаться здесь, — шепнула она. — Навсегда. Не думать больше ни о чем и никуда не уходить.
Мама засмеялась, потом легкомысленно спросила:
— Этот мальчик… Абаль. Что-то серьезное?
Ясмин застыла и вдруг поняла, что на самом деле это очень важный вопрос. Та, другая Ясмин, и не догадалась бы, а вот она прожила с мамой тридцать лет, изучила все ее маленькие хитрости. Маму очень волновали ее отношения с Абалем.
— Ну… — осторожно ответила она. — Он пришёл в Чернотайю, чтобы убить меня, а в результате дважды спас мне жизнь. Вряд ли мы… когда-нибудь… То есть, это маловероятно.
— Сложный ребёнок, — согласилась мама. — Ты целовалась с ним?
Все меньше это походило на мелкие личные сплетни между матерью и дочерью, и все больше напоминало допрос. Ясмин едва заметно нахмурилась, но лгать не стала:
— Мы прошли третье поле приказа, где поцелуй был пропуском на следующий этап испытания. Так что, конечно.
— Это плохо. Больше ничего не было?
Ясмин открыто насторожилась. Она не любила ограничений и приказов, слишком через многое прошла, чтобы ходить в домашнем ошейнике.
— Не было, — перебарывая себя, ответила она. — Почему ты спрашиваешь? Ты не хочешь, чтобы у нас с Абалем что-то… было?
Мама принуждённо засмеялась.
— Он опасен, вот и все, нет никаких иных причин. Я самая обычная и совсем не самая лучшая мать, и просто желаю тебе счастья. Пожалуйста, просто послушай меня. Он не единственный привлекательный мужчина на земле, а вот Лён очень скучал, когда ты уехала, он вырос очень умелым мастером.
— Ну ещё бы он не скучал, — уже не скрывая раздражения усмехнулась Ясмин. — Я была единственным разрешённым обьектом для травли в доме. Он, наверное, был в полном отчаянии, когда я уехала.
Мать изменилась в лице.
— Тот случай в библиотеке… И с водопадом?
— Да, разумеется, это не были несчастные случаи, я не настолько бестолковая, чтобы прыгать со скал или опрокидывать на себя шкафы. Но я не хотела жаловаться.
Ясмин тут же подняла руку, словно защищаясь от материнского взгляда:
— Это не твоя вина. Я весь тот год читала жизнь Священного Антропуса из рода малых Смоковниц, ты его помнишь, наверное. Не солги, не предай, не возжелай чужое, в страданиях и долготерпении растёт качество твоего оружия… Да и потом, в Варде было куда хуже, чем с Лёном.
Теперь из одеяла выбралась и мама, села напротив и заглянула в лицо. От тёплого тревожного взгляда стало хорошо, а потом сразу плохо.
— В
