Дарья Кузнецова - Симфония для пяти струн (СИ)
— Верю, — ни секунды не сомневаясь, чуть кивнула, насколько позволяла его рука, я и слабо улыбнулась. Несколько ударов сердца мы стояли, глядя друг другу в глаза. Медленно, нехотя Карт выпустил меня из объятий. А потом вдруг, неразборчиво что-то рыкнув, не то — проворчав, порывисто сгрёб в охапку, прижал к стене и поцеловал, одной рукой мягко придерживая за затылок, а второй, уже без малейшего намёка на мягкость, обхватив пониже спины.
Меня буквально снесло потоком нахлынувших эмоций и ощущений. Это было настолько непривычно и приятно, что единственной мыслью, мелькнувшей у меня в голове, была робкая надежда — лишь бы это никогда не закончилось! Не осталось места для смущения, волнения и мыслей о крайнем неприличии подобного поведения — целоваться, прямо на улице, да и вообще, целоваться вот так с посторонним мужчиной, которого я едва знаю. Обо всём этом я вспоминала уже значительно позже, а в тот момент могла только наслаждаться.
Его рука двинулась вниз по моему бедру; не раздумывая, я поддалась на эту ласку, обхватила мужчину ногой, прижимаясь к нему ещё крепче, будто боялась упасть. От этого движения подол задрался, а ладонь синеглазого демона двинулась в обратный путь по моей ноге, уже не отделённая тонкой тканью юбки, и это прикосновение воспринималось обострившимся осязанием как обжигающее.
А потом Карт вздрогнул, будто очнувшись ото сна, и отпрянул, глядя на меня почти с ужасом. Я смущённо опустила взгляд, судорожно оправляя юбку, но не спеша отклеиваться от стены — ноги отчего-то были как ватные, и я им пока не вполне доверяла.
— Ау! Во имя Ветра! Прости, я не должен был… — скомкано пробормотал он. — Хаос меня побери, я… не хотел тебя обидеть…
— Обидеть?! — от удивления я даже смущаться забыла, вскинув взгляд на мужчину. Он выглядел непривычно — взъерошенным, растерянным и виноватым. Да ещё и не знал, куда спрятать глаза. — Я… ещё не до конца разобралась в своих ощущениях, но обиженной я себя точно не считаю, — задумчиво проговорила я, разглядывая камни мостовой. — Растерянной. Смущённой. Даже ошарашенной. Довольной и немного разочарованной, что это… необычное ощущение так быстро закончилось, — я, скорее, рассуждала вслух, больше пытаясь разложить собственные чувства по полочкам, чем объясняла что-то Карту. — Я никак не могу разобраться, что это были за ощущения. Очень приятные, но непривычные. Такое… как будто тепло в животе…
Прерывая моё бормотание, следователь с шумным вздохом преодолел разделявшее нас расстояние и, упёршись одной рукой в стену, второй снова привлёк меня к себе. Но уже не так, как до этого; ласково, осторожно.
— Ау, лучше молчи, — с тихим смешком проговорил он. — Я не готов сейчас опытным путём выяснять пределы собственного самоконтроля. А если ты продолжишь рассуждать в таком ключе, я точно не удержусь и начну тебе объяснять. Учитывая, что на словах объяснить я вряд ли смогу, непременно попытаюсь дать пояснения на практике. И, боюсь, второй раз подряд я не смогу остановиться, и непременно случится непоправимое.
— Ты сорвёшься? — встревожилась я. — Но ты же говорил, что можешь теперь себя контролировать даже будучи ветром!
— Не это произойдёт, — едва не простонал он. — Ау. Давай об этом поговорим попозже. Хотя бы завтра. Хорошо?
— Хорошо, — растерянно согласилась я. Кажется, опять я не понимаю чего-то настолько очевидного, что, похоже, Карт с трудом сдерживается от истерического смеха.
А потом меня осенило. Зачем мучить синеглазого, который не может разъяснить мне что-то из сферы эмоций на словах, когда у меня под рукой есть признанный специалист в этом вопросе — Оли! Уж она-то точно всё расскажет, объяснит, с наглядными примерами. Похихикает конечно, она без этого не может, но зато не придётся провоцировать Аля! Потому что «непоправимое» почти всегда — плохое. Нет, бывают исключения, но редко.
Окрылённая идеей, я немедленно возжелала поскорее добраться до подруги. Хотя, конечно, сейчас она наверняка спит, но ведь надежда умирает последней. А то я же изведусь до утра!
— Ну, пойдём? — осторожно спросила я у Карта, слегка отстраняясь и пытаясь заглянуть ему в глаза. Увы, глаза были закрыты.
— Пойдём, — вздохнул он, выпуская меня из объятий.
До места назначения мы дошли очень быстро, здесь действительно было недалеко. Им оказалась маленькая квартира на первом этаже, ничем не примечательная. Карт включил свет, и мы огляделись.
— И что мне нужно искать? — поинтересовалась я, осторожно прислушиваясь.
— Всё необычное. Ты же слушала другие дома? Вот любая неправильность, что-то лишнее, или, наоборот, что-то отсутствующее. В общем, положись на своё чутьё.
— А что именно может быть неправильно? — продолжила я уточнять.
— Не знаю, может, вообще ничего неправильного не будет; я просто перестраховываюсь. Пожалуйста, Ау, постарайся.
Я пожала плечами и кивнула, расслабившись и прикрыв глаза. Но тут же открыла обратно и недовольно уставилась на Карта.
— Выйди, пожалуйста. За тобой я вообще ничего не слышу!
Он лишь кивнул и послушно удалился. А я двинулась по коридору, внимательно прислушиваясь. Из небольшой аккуратной прихожей дверь вела в просторную светлую гостиную, оттуда — в кухню, две спальни, нечто вроде кабинета и ванную комнату. Я, как по лабиринту, двинулась вдоль правой стены с целью обойти всю квартиру по периметру.
Здесь было неуютно и очень пусто. Меньше всего квартира напоминала чьё-то постоянное жильё, тем более — жилище женщины, память о которой хранили все вещи в доме. Хранили, и оплакивали; кажется, её уже не было в живых. Но чего-то подобного я и ожидала: зачем ещё Алю тащить меня сюда?
Я брела по комнатам и не могла отделаться от странного ощущения неправильности этого места. Вещи звучали — привычно, правильно, но их мелодия достигала меня будто сквозь толстое одеяло. И слегка двоилась.
А когда я протянула руку, чтобы взять с полки книжку, по нервам ударил страх. Больно, наотмашь — я первый раз в жизни видела, чтобы вещь боялась. Оставив несчастную в покое, я двинулась дальше, касаясь всего, что попадалось под руку, и всё сильнее недоумевая. Всё это место было пропитано ужасом, ужасом не человека, а сжавшихся на своих местах от страха вещей.
Подобрав какую-то ручку, я принялась почти пытать бедняжку — ходила с ней по комнатам, выясняя, чего она боится сильнее всего. По всему выходило, что страшнее всего для ручки хозяйская спальня, причём по большей части — кровать. Сама же кровать вообще была полумёртвой от страха, если так можно выразиться относительно вещи. Правда, ничего больше я обнаружить не смогла, равно как и найти причину столь сильных впечатлений.
