Евдокия Филиппова - Посох Богов
Как всегда он шёл мне навстречу в синем развевающемя на ветру плаще. Ближе… Ближе… Вот сейчас я увижу его лицо…
Но меня разбудил голос машиниста:
— Поезд дальше не пойдёт, просьба освободить вагоны.
Я вышла на платформу, и ветер подул мне в лицо хорошо знакомой с детства смесью запаха торфа и пыли. Той смесью запахов, которая витала над поездами и старым деревянным зданием городского железнодорожного вокзала. Я глубоко вдохнула этот запах дальних странствий, волнующих перемен и… влилась в унылую вереницу моих попутчиков.
На остановке, обозначенной старой ржавой трубой с болтающейся на ней пустой металлической рамкой, когда-то бывшей табличкой с расписанием, уже стоял автобус. Всё было так же, как и в те годы, когда я приезжала сюда маленькой веснушчатой девочкой. Сев на потёртое сиденье, я посмотрела в окно, подёрнутое плёнкой пыли. Мне вдруг захотелось написать на нём чьё-то имя. И это имя было не «Сэм».
Что это за имя, я ещё не знала.
Автобус, неуклюже провалившись в яму и тут же вынырнув, выехал на мост, соединявший два берега Волги и две части одного города, почему-то носивших разные названия. Солнце яростно ударило мне прямо в глаза так, что пришлось прищуриться, и сквозь невольно выступившие слёзы я увидела на другом берегу реки знакомые очертания порта и пристани, острый конус купола церкви Вознесения, лаконичный прямоугольник драмтеатра, замысловатые контуры старинных деревянных домов вдоль резных чугунных перилл набережной. То, что я видела сейчас на другом берегу Волги, было одним из самых волшебных воспоминаний моего детства. Сказочный силуэт этого городка и его загадочное имя вызывали во мне почти священный трепет.
«Волгу надо переплывать на пароме, как делали когда-то давно», — думала я и представляла, как стою на самом краю парома, вглядываясь в таинственные тёмные воды реки, во времена скифов носившей другое название — Ранха или Ра.
Там, далеко-далеко, если плыть на юг вниз по течению великой реки, где в её таинственной дельте благоухают лотосовые поля, по преданию родился бог Ра. А здесь на севере, почти у самых её истоков, среди бескрайних дремучих лесов, будто «из ниоткуда» появилось свободолюбивое племя, чьи боги не признавали рабства людей. То ли кельты, то ли готы, то ли славяне, кимрающие сапоги. Воинственные кимвры, не отступившие даже перед римлянами.
Был ли мой необъяснимый «зов» связан с таинственным происхождением этих названий, или с чем-то другим, я тогда не знала. Кимвры, кельты, готы, германцы и римляне… Как случилось, что имена этих исчезнувших народов оказались вплетёнными в названия столь далёких мест, всё это, безусловно, интересовало меня, и я была намерена разобраться в этом. Может быть, поэтому я выбрала науку, которой покровительствует Клио, своей будущей профессией. Впрочем, тогда в большей степени мною двигало простое любопытство.
Выехав с моста, автобус повернул в сторону центра города, и на глаза стали попадаться знакомые названия улиц. Я вдруг вспомнила одно, загадочное и трудно произносимое — Звиргздыня! В детстве я думала, что это название какого-то созвездия.
Глядя на проплывающие за окном старые, кое-где уже покосившиеся, но всё ещё очень красивые деревянные дома весьма причудливой архитектуры русского модерна, я думала о том, что же я здесь делаю, что ищу, от чего убегаю? Мне нечего было разрушать, и я ещё не знала, что хочу построить. Моя маленькая жизнь до сих пор заключалось лишь в том, чтобы вовремя встать, выполнить то, что задали, прийти туда, куда велели. Я всегда была послушной девочкой, но необъяснимая, мощная сила, желающая как-то проявить себя, накапливалась, зрела, росла во мне, и я чувствовала, как она хочет вырваться и проявить себя. Я хмуро смотрела в окно, словно пытаясь увидеть своё будущее. Но разве разглядишь его сквозь пыльное стекло?
Лишь на миг сквозь облако поднявшейся с дороги белёсой взвеси (как знать, может быть, колдовского тумана!) перед моим взором возникли зыбкие очертания того самого таинственного города из моих снов, с домами невиданной архитектуры, с чистыми, вымощенными гладкими камнями улицами, с красивыми гордыми людьми, чьи лица благородны и добры. Я знала, всё это существует, только нужно внимательнее всмотреться, заставить себя увидеть. Мне это удалось. Но только на мгновенье.
Автобус тряхнуло на очередном ухабе, и прекрасный город исчез. Осталось лишь пыльное облако, сквозь которое смутно прорисовывались контуры моей остановки. Спохватившись, я выскочила в закрывающуюся дверь и спрыгнула на обочину дороги, подняв небольшие гейзеры мучнистой пыли вокруг кроссовок.
Когда автобус уехал, оставляя за собой жуткий «инверсионный след», я осталась на остановке одна. Вокруг меня медленно оседала пыль, и я всё отчётливей видела пустынную улицу. Прямо передо мной по обеим сторонам старой щербатой асфальтовой дороги тянулись ряды домов. Влево и чуть вниз криво поворачивал узкий угрюмый переулок. Живя какой-то особой собственной жизнью, дома взирали на меня чёрными глазищами, как бы спрашивая: «Что ты здесь ищешь?» И тишина висела такая густая и тягучая, что заложило уши.
По плотно утрамбованной земляной дорожке я не спеша двинулась в в нужном направлении.
Улица спускалась вниз к мостику через ручей, неторопливо протекавший в низинке. Картина была просто идиллической. Ручей негромко журчал, а над его неспешным потоком нависала листва, местами уже тронутая предосенней охрой. От моста улица снова поднималась вверх так круто, что нельзя было рассмотреть, где она кончается.
А вот и тот самый неприметный поворот вглубь улицы, на «вторую линию».
Возле углового дома, распластавшись на тёплой земле и положив на лапы добрую слюнявую морду, лежал большой чёрный пёс. Когда я приблизилась, он даже не пошевелился, лишь скосил на меня грустные глаза. В полисаднике, за аккуратным невысоким заборчиком, женщина в панаме и чёрных очках возилась с цветами. Она была мне не знакома, но на всякий случай я поздоровалась и прошла мимо, чувствуя на спине её пристальный взгляд до тех пор, пока не свернула на заросшую травой тропинку, ведущую к нашему старому дому. В конце дорожки уже была видна высокая калитка.
Калитка оказалась крепкой, как монолит. Ручки не было, а справа от неё виднелось узкое отверстие, куда, как меня наставляла мама, нужно было просунуть руку. Когда я дёрнула вправо железный засов, калитка широко распахнулась, словно долгие годы ждала этого момента, и я увидела наш дом.
Наш старый дом был действительно стар. Таинственный и тёмный, как воды Волги, вросший в землю до самых окон, он казался таким приземистым, что в голову невольно закрадывалась мысль о том, что он погружается в прошлое, как в реку времени, в которую уже впадает и тоненький ручеёк моей жизни. Его антрацитовые стены пробуждали что-то смутное, волнующее, перемешивая воспоминания с мечтами.
