Рагана - Анита Феверс
Здесь силуэт женщины почти не угадывался. От него осталась только серая оболочка, высосанная и опустошенная, как попавшая в цепкие паучьи лапы беспечная бабочка. Зато маленький блазень светился, накормленный чужой жизненной силой. Он повернул в мою сторону зубастую мордочку и оскалился. Напасть ему не позволял плен материнского тела, но я видела, что еще чуть-чуть – и тварь пустит в дело когти, убивая мою пациентку.
Я боялась, что мы опоздали. Но повезло – еще пара секунд в запасе все же нашлась.
Глава 2. Непрожитые жизни
Я запела колыбельную.
Тихие ласковые слова текли журчащим ручейком, как будто передо мной было не чудовище, а крохотный малыш, такой умилительно – сладкий, что ужас как хочется скорей взять его на ручки. Блестят умные глазенки. Молотят по воздуху крепко сжатые кулачки. Чуть высунут кончик розового языка. Старательно вырисовывая образ перед глазами, я продолжала мурлыкать простенький напев. Блазень притих и слушал, временно перестав терзать несчастную мать. Я крохотными шажочками двигалась вперед, напевая, какой он хорошенький, какие добрые сны ему снятся, вот и я – всего лишь одно из таких видений…
Блазень рыкнул и извернулся в животе, заставив женщину мучительно застонать, стискивая белыми пальцами простыни. Не то. Не о том пою. Какие же добрые сны у навьей твари? Полноте, Ясмена, соберись, наконец. Тут иная мелодия потребна.
Во рту стало горько и кисло одновременно. Привкус крови поселился на языке, и меня тут же замутило. Хуже нет испытания, чем чувствовать то же, что и созданные из незалежных покойников существа. Они еще помнят – нутром своим темным, гнилым, давно уже не знающим, что такое быть человеком – помнят, как когда-то их мертвые предки ходили промеж живых, как у себя дома, как живые женщины рождали мертвых детей, как страдали люди, не видя света ни в жизни, ни в душах своих. Когда Перкунас провел границы, разделив единый мир на три, мертвецы еще долго пытались пробиться в Явь. Некоторым это все же удалось – их-то и стали звать навьими тварями.
Мама не умела влезть в их шкуру, а я могла. Вот только цену потом платить мне за это приходилось собственным телом. Обряды очищения проводить, пока не избавлюсь от привкуса Нави на языке, и чувствовать голод, неизбывный и страшный, и лютую зависть к живым – отголосок той тоски, что испытывает каждая из этих тварей.
Теперь я пела о древних временах. О сладком вкусе свободы. О том, что чувствуют не-мертвые, касаясь живой плоти и вкушая живую кровь. Блазень снова затих, прислушиваясь ко мне. Потом заскулил жалобно, суча лапами, будто паук, запутавшийся в собственной паутине. Я была уже совсем рядом, тянулась к нему руками, чтобы погладить, успокоить, сказать, что он тоже узнает, что такое жизнь, настоящая горячая жизнь…
- Не дождешься, упыренок! – рыкнула я, обрывая мелодию и хватая блазеня за горло ослепительно вспыхнувшими пальцами. Когда все закончится, ладони будут изрезаны до кости. Обычная плата за схватку с навьей тварью. Маленький блазень бился в моих намертво сжатых руках и визжал, полосуя когтями воздух вокруг себя и меня, рассекая кожу, жилы и мясо, словно острой бритвой. Я терпела, стиснув зубы и сдавливая пальцы все сильнее, так , что они онемели. Как только я коснулась не-мертвого, для роженицы он стал не опасен, всю свою ярость перекинув на меня. Помня об этом, я выдохнула и резко свернула блазеню шею, выкручивая ее как мокрую тряпку. Громыхнуло, раздался звук лопнувшего стекла, и меня отбросило от кровати, забрызгав кровью, отхаркнутой роженицей – а вместе с ней тонким черным дымком вышли и остатки блазеня, оставив девушку чистой, хоть и без сознания.
Я отшатнулась от кровати, запуталась в собственных ногах и хлопнулась на зад. После схватки с навьей тварью в ушах звенело, а тело казалось легким-легким, будто я вдруг стала одной из самовил – крылатых дев, живущих на отрогах Белых гор. Прекрасное чувство, если только забыть о расплате, что придет после.
Я кое-как отскребла себя от пола и, покачиваясь, снова вернулась к кровати. Женщина, имя которой я так и не узнала, еще не пришла в себя. Ее живот, опавший и мягкий, казался чужим. Ничего, пара дней хорошего ухода и крепкого сна, и она быстро позабудет все случившееся. Вот только детей у них с мужем не будет. Там, в Нави, я видела ее как на ладони и теперь знала, что ее тело не расцвело. Не поможет ни знахарь, ни даже подобные мне – раганы. Лаумовы отродья, которых люди одной рукой привечали, а другой отправляли на костер.
Я принялась мягко омывать спасенную. Она дышала тихонько, спеленутая целебным сном, и я не спеша очистила и переодела ее. Постояла минуту, глядя в заострившееся лицо: милый носик, длинные ресницы, красивые губы. По подушке рассыпались потускневшие светлые волосы, и мне представилось, как они отливают пшеничным золотом на солнце. Должно быть, мужчина, ждущий за дверью, обожает жену. Но будет ли он любить ее так же сильно, когда узнает, что она пустоцвет, мне было неведомо.
Мне надо было бы кликнуть его, но я нерешительно замерла перед дверью. Как поведать, что произошло? Сказать, что младенец родился мертвым? Тогда несчастный отец попросит маленькое тельце, чтобы похоронить по-человечески. Сказать правду? Но она станет мне приговором. Ведь я не знала, не побежит ли мужчина доносить обо мне дейвасам.
Судьба решила все сама: дверь распахнулась, больно ударив меня по пальцам занесенной руки, и на пороге возник тот самый полесенец. Он цеплялся за меня отчаянным взглядом, а я открывала и закрывала рот, пытаясь начать тяжелый разговор. Но мужчина и без слов быстро все понял – лицо его потемнело и оплыло, как будто горе притянуло его к земле.
- Милана выжила? – прошептал он. Я чуть было не переспросила, кто такая Милана, но сообразила, что так зовут его жену. Я кивнула, и он кивнул в ответ. Скривился на миг и быстро отер глаза рукавом.
- Можно к ней?
- Даже нужно. Ей надобен будет хороший присмотр и забота, когда она очнется.
- Все сделаю. Вот только ребеночка…похоронить бы.
Я не спешила отвечать. Сначала обогнула поникшего мужчину и выбралась на крыльцо. Отошла на шажок, будто бы подышать после трудной работы. Потом набрала побольше воздуха и выдохнула неожиданно тихо, кожей чувствуя, как рушится мой не слишком уютный, но известный и тщательно выстроенный мирок. Эх, ведь почти год продержалась…
-
