Жаклин Кэри - Стрела Кушиэля. Редкий дар
Но нельзя забывать, что нашу родину Внук Божий полюбил первой, и мы храним дарованное им название и чтим Элуа и память о нем с гордостью и любовью.
В день, когда рассказ о житии Элуа должен был закончиться, брат Лувель принес нам подарки: букетики анемонов для каждого, которые следовало приколоть к карманам длинными булавками. Анемоны были насыщенного красного цвета, который, как я думала, символизировал настоящую любовь, но священник объяснил, что этот цветок — символ единения и человеческой крови, которую Элуа пролил из-за своей любви к земле и ангелийскому народу.
Я решила погулять по двору Дома Кактуса, чтобы обдумать полученный в тот день урок. Мне тогда шел седьмой год, и я, как и остальные воспитанники, гордилась приколотым к платью букетиком анемонов.
В прихожей Приемной собирались приглашенные посвященные, чтобы подготовиться к смотринам. Мне нравилось заходить туда, чтобы насладиться изысканной атмосферой суеты и скрытой напряженности, воцарявшейся, когда посвященные готовились состязаться друг с другом за внимание гостей. Не то чтобы открытое соперничество поощрялось — любую демонстрацию своенравия сочли бы неподобающей. Но состязательный дух все равно присутствовал и частенько выливался в мелкие пакости: подмененные кошачьей мочой духи во флаконе, растрепанные ленты, порванные наряды, срезанные каблуки туфелек. Я никогда не становилась тому свидетельницей, но возможность подобных проделок постоянно витала в воздухе.
Тот день выдался тихим, в прихожей ждали только две посвященные, которых уже пригласили для определенного посетителя. Я, стараясь держаться незаметнее, устроилась около маленького фонтана в углу и попыталась представить себя одной из избранных. Будто бы я спокойно ожидаю, когда возлягу с посетителем. Но при мысли о том, чтобы отдаться незнакомцу, меня охватило ужасающее возбуждение. Как говорил брат Лувель, Наамах переполнилась мистической чистотой духа, когда возлегла с шахом Персиса, и это повторялось всякий раз, когда она продавала себя незнакомцам на рынке.
Но такова история в Доме Горечавки, а в Алиссуме, например, утверждают, будто Наамах до дрожи стеснялась своего поступка, тогда как в Бальзамнике считают, что она пошла на это спокойно, исключительно из милосердия. Я все это знала, потому что подслушивала разговоры посвященных. В Брионии уверены, что за ночь любви ей щедро заплатили и это главное, а в Камелии — что ее обнаженное совершенство на две недели ослепило шаха, и, ведомый необъяснимым страхом, он и решился предать Наамах. В Георгине убеждены, будто она царственно снисходила, а в Сирени — что купалась в любви как в лучах солнца, которое озаряет и лачуги нищих, и палаты властителей. В Доме Жасмина, в котором я родилась, верят, что Наамах испытывала чувственное наслаждение, а в Доме Орхидеи считают, будто она просто развлекалась. Шиповник придерживается мнения, что она очаровала шаха мелодичностью своего пения и гибкостью своего тела. Не скажу, как объясняет ее поведение Валериана, потому что о двух Домах, удовлетворяющих самые грубые желания посетителей, мне мало что известно, хотя про Мандрагору я однажды слышала, что по их легенде Наамах выбирала мужчин как жертв и жестоко порола, доводя до безумного удовольствия и оставляя пресыщенными и полумертвыми.
Я много чего подслушала, когда посвященные, не подозревая, что я рядом, принимались гадать, какой Дом купил бы мой туар, не окажись я с изъяном. Хотя у меня часто менялось настроение, как и у любого ребенка, я не отличалась ни особой скромностью, ни веселостью, ни величавостью, ни хитростью, ни страстностью — в общем, ни единым качеством, благодаря которому один из Домов смог бы признать меня своей. Вдобавок, похоже, я не была одарена талантом ни к стихосложению, ни к пению. Вопрос так и повис в воздухе, но именно в тот день, как мне кажется, мое предназначение стало предельно ясно.
Подаренный братом Лувелем букетик анемонов растрепался, и я вытащила булавку, чтобы привести его в порядок. Булавка была длинной, острой и очень блестящей, с круглой перламутровой головкой. Я сидела у фонтана и восхищалась ею, забыв об цветах. Думала об учителе, о его красоте и как я отдамся ему, когда вырасту и обрету женственность. Думала о Благословенном Элуа, о его долгих скитаниях и о его поразительном ответе посланнику Единственного Бога. Пролитая Внуком Божьим кровь может — кто знает? — течь в моих собственных жилах, вдруг поняла я и вознамерилась на нее посмотреть. Повернув левую руку ладонью вверх, правой я крепко сжала булавку и воткнула острие в плоть.
Оно скользнуло под кожу с удивительной легкостью. Секунду я почти не чувствовала боли, но потом она расцвела, словно анемон, в точке, куда погрузилась булавка. Рука запела в агонии, а по нервам пробежал манящий перебор. Ощущение было мне незнакомым: одновременно приятным и пугающим, до ужаса сладостным — совсем как когда я воображала возлегающую с незнакомцами Наамах, только еще лучше, еще острее. Я вытащила булавку и зачарованно уставилась на то, как из крохотного прокола выступила капелька крови, алая жемчужинка на ладони, подобная пятнышку в моем глазу.
Тогда я не заметила, что одна из посвященных углядела меня, ахнула и отправила служанку прямиком за дуэйной. Завороженная болью и тоненькой струйкой крови, я не видела ничего вокруг, пока на меня не упала тень.
— Итак, — произнесла дуэйна и вцепилась морщинистой клешней в мое левое запястье, дабы вывернуть руку и изучить ладонь. Булавка выскользнула из моих пальцев, а сердце бешено заколотилось от испуга. Пронзающим взглядом дуэйна посмотрела мне в глаза и увидела в них восторг наслаждения.
— Значит, ты рождена для Дома Валерианы, а? — В ее голосе слышалось мрачное удовлетворение. — Отправьте гонца тамошнему дуэйну и передайте ему, что у нас есть кандидатка, которой пойдет на пользу правило о смирении в боли. — Взгляд серо-стальных глаз снова впился в мое лицо и замер на левом глазу. — Нет, погодите. — Что-то блеснуло в ее зрачках — неуверенность? — что-то нераспознаваемое. Она выпустила мое запястье и отвернулась. — Пошлите за Анафиэлем Делоне. Скажите, что у нас есть для него кое-что любопытное.
Глава 3
Почему я сбежала накануне назначенной встречи с Анафиэлем Делоне, который когда-то был властелином всего королевского двора, а сейчас — возможным покупателем моего туара?
На самом деле, точно не скажу, но во мне всегда жило стремление к опасностям — просто из любви к замысловатым сюжетам, ради мурашек по коже или воображаемого наказания, кто знает? Я сошлась с одной судомойкой, и та показала мне грушевое дерево в саду за кухней. Оно росло вплотную к стене, и, если забраться на него, оттуда можно было перемахнуть через ограждение.
