Рейнеке Патрик - Из жизни единорогов

— Ага, — еще ехиднее улыбается Серж. — А она вот говорит, что любит тебя. Что жить без тебя не может. А рыдает-то знаешь, отчего? Говорит, мол, ты ее никогда не простишь. Как тебе такая передряга?

Молчание Штерна длится на этот раз еще дольше. Наконец, до моего уха доносится:

— Передай-ка ей трубку.

Размазывая по лицу слезы и сопли, беру сержев мобильник. Там — тишина. Я всхлипываю в трубку, крепко прижав ее к уху. Штерн молчит.

— Сенча, — наконец, произносит он. — Тебе не кажется, что это довольно странная ситуация, когда о таких серьезных вещах я узнаю по телефону от совершенно постороннего человека?

— Кажется, — всхлипываю я.

Он молчит.

— Можно мне вернуться домой? — сквозь слезы не своим голосом говорю я.

Он какое-то время молчит, потом как-то неуверенно спрашивает:

— А ты суп щавелевый будешь?

— Конечно, буду! — чуть ли не кричу я. — Я все буду!

— А, ну тогда ладно… Раз все, тогда приходи.

Серж отбирает у меня трубку, отключается и с довольным видом засовывает ее в карман.

— Дура ты, Настька, дура! — с ласковой улыбкой говорит он.

Я часто киваю, и тоже не могу сдержать улыбки.

— Ну, что? Дальше уже сами справитесь?

Я снова киваю. Он встает, тут же возвращается.

— На вот, я тебе салфеток принес. Хватит слезы лить.

— Серж, ты ангел! Хоть и англист… — сообщаю ему я.

— Да это вы с Жоркой ангелы непутевые… Я-то как раз нормальный человек! — смеется он. — Все, пей давай свой остывший кофе, а я работать пошел.

Он забирает свой ноут, а мне остается только улыбаться чашке с противной черной гадостью, вспоминая счастливую улыбку Штерна на старых фотографиях. Я даже не сразу замечаю, как стул Сержа занимает очередной посетитель. Это оказывается тот сумасшедший старик, который всегда спит за последним столом в конце зала. Он с сопением достает из своей кошелки какие-то полиэтиленовые мешки, выуживает из них свертки промасленной бумаги и мятой фольги, в которых оказывается вареная картошка и гнутые бутерброды с селедкой — такие, как нам давали в детском саду. За какую-то минуту он умудряется занять этими своими свертками весь столик, и я вынужден даже переместить чашку с блюдцем себе на колено.

— Ну, что вам сказать, барышня? — говорит он, обращаясь к разложенным перед ним салфеткам, фольге и пакетам. — Неплохая сказка в итоге получилась. Ключ у вас есть, какие цветы ему дарить, вы знаете…

Я поворачиваю к нему голову, смотрю на его завязанные в хвост жидкие грязные волосы противного желтого цвета, на большие лошадиные зубы. Он поднимает на меня свои прозрачные голубые глаза — круглые, словно большие стеклянные шарики в дряблых мешочках век с точкой зрачка в середине. И глядя в эти глаза, я внятно сообщаю ему то, что, мне казалось в стенах библиотеки немыслимым произнести вслух:

— А, идите вы знаете куда со своими сказками!..

* * *

Середина дня. В зале — регулярное проветривание. Высокая женщина-библиотекарь в джинсовой юбке с закрашенной сединой в волосах проходит вдоль окон и, взбираясь на приставленные табуретки, дергает за свисающие веревки. В верхней части высоченных оконных проемов со стуком открываются форточки. Сквозняк потревожил вздремнувшего за последним столом старика с желтыми волосами и лошадиной челюстью. Он просыпается, потягивается, смотрит на часы и вспоминает о том, что пора бы перекусить. Сотрудница библиотеки неизменно одаривает его презрительным взглядом, и ему также известно, что у нее хищная улыбка. Это его нервирует. Дождавшись, когда она вернется на свое место, он достает из кошелки стеклянную литровую банку с холодным борщом, отвинчивает крышку и начинает шумно хлебать оттуда алюминиевой ложкой, в незапамятные времена позаимствованной им из местной столовой. Он с наслаждением ест и смотрит через полупустой зал на двух великовозрастных подростков, героев придуманной им сказки — на веснушчатую девочку в растянутом узорчатом свитере с растрепанными каштановыми волосами и мальчишескими повадками и на тонкого манерного юношу, слишком изящного, чтобы его можно было назвать мужчиной.

Девочка, сидящая за столом дежурного библиографа, зевает, трет глаза, снова зевает — уже во весь рот, прикрываясь длинным рукавом, из которого едва виднеются тонкие детские пальчики.

— Что, Сенча? Спать охота? Не спится тебе ночами? Кофием тебя пойти угостить? — с широкой улыбкой интересуется читатель.

— Кофе, конечно, вещь хорошая, — зевая, отвечает ему библиограф. — Но вот где ты в этом здании найдешь стакан лимонного сока?

— И зачем же тебе лимонный сок, соня?

— Мне — незачем. А вот тебе точно нужно, — она снова зевает, закрывая лицо ладонями в растянутых рукавах.

— Чтобы физиономия не была такой довольной! — говорит она, совершенно сияя, и щелкает его по носу. И они оба весело и непринужденно смеются.