Лиза Смит - Души теней

— Шесть ударов, и мне обещали, что этим займусь я, — кричал Дамон.

— Ты думал, эти мелкие сошки говорят правду? — кричал кто-то другой, наверное Клод.

А разве сам «крестный отец» не был такой же сошкой? Пусть побольше, пострашнее и поэффективнее. Он так же подчинялся вышестоящим, разве что не портил свои мозги травкой. Елена поспешно опустила голову, когда он на нее взглянул.

Она снова услышала Дамона, на этот раз яснее. Он нависал над «крестным отцом».

— Я полагал, что вы с большим уважением относитесь к договоренностям, — по его голосу было ясно, что продолжать переговоры он не намерен, а собирается напасть. Елена в ужасе сжалась. Она никогда не слышала такой угрозы в голосе Дамона.

— Подождите, — «крестный отец» говорил очень нежно, но толпа мгновенно замолчала. Стряхнув с плеча руку Дамона, он повернулся к Елене:

— Со своей стороны я не требую участия своего племянника. Дирмунд, или как тебя там, можешь наказать свою рабыню сам.

Он смахнул с бороды золотые крошки и в упор посмотрел на Елену. Глаза у него были старые, усталые и очень проницательные.

— Клод — мастер порки. Он изобрел одно приспособление. Он называет его «кошачьими усами», и оно позволяет одним ударом содрать кожу от шеи до бедер. Большинство людей умирают после десяти плетей. Но сегодня, боюсь, ему не удастся развлечься, — он улыбнулся, показав неожиданно белые и ровные зубы. Протянул ей чашу с золотыми конфетками. — Попробуй штучку перед наказанием.

Одинаково боясь и пробовать, и ослушаться, Елена взяла конфету и кинула в рот. Она хрустнула на зубах. Половина грецкого ореха! Вот что это за таинственные сласти. Половина ореха в сладком лимонном сиропе с перцем, покрытая съедобной золотой глазурью. Настоящая амброзия!

«Крестный отец» обращался к Дамону:

— Накажи ее, мальчик. Но не забудь научить ее скрывать мысли. Она слишком умна, чтобы пропасть здесь, в дешевом борделе. Но почему мне кажется, что стать знаменитой куртизанкой она тоже не хочет?

Прежде чем Дамон ответил или Елена встала, старик ушел. Носильщики отнесли его к единственной повозке, запряженной лошадьми.

К этому моменту спорящие старейшины, подстрекаемые молодым Дрозне, пришли к соглашению:

— Десять ударов. Она может не раздеваться, бить можешь ты. Но десять — наше последнее слово. Человек, договаривавшийся с тобой, права слова больше не имеет.

Один из старейшин, будто случайно, поднял за волосы отрубленную голову. На ней красовался венок из пыльных листьев — приготовление к банкету после церемонии.

Глаза Дамона полыхнули яростью, из-за которой все вокруг затряслось. Елена почувствовала, что его Сила рвется на свободу, как пантера с цепи. Ей казалось, что она говорит с ураганом, забрасывавшим каждое слово обратно в глотку.

— Я согласна.

— Что?

— Все кончено. Да… хозяин. Хватит споров. Я согласна.

Когда она распростерлась на ковре перед Дрозне, в толпе заплакали женщины и дети, а неприятные снаряды полетели в ухмыляющегося рабовладельца.

Шлейф платья лежал у нее за спиной, как фата, перламутровая ткань мерцала багровым в кровавом солнечном свете. Узел волос развалился, и они облаком окутали плечи — Дамону пришлось убрать их. Он весь дрожал. От ярости. Елена не осмелилась взглянуть на него, помня, что их разумы связаны. Она вспомнила о том, что должна принести формальные извинения ему и молодому Дрозне, чтобы потом не пришлось повторять всю эту комедию.

Говорите с чувством, поучала класс преподавательница актерского мастерства миссис Куртланд. Если не будет чувства, публика вас не заметит.

— Хозяин! — Елена кричала достаточно громко, чтобы перекрыть плач в толпе. — Хозяин! Я всего лишь рабыня, недостойная обращаться к вам. Я забылась и с радостью принимаю наказание. Да, с радостью — если это поможет вернуть уважение, которым вы пользовались до моего невольного злодеяния. Я молю вас наказать недостойную рабыню, которая не больше чем мусор под вашими ногами.

Речь, которую она прокричала ровным голосом человека, механически заучившего каждое слово, вполне могла свестись к четырем словам: «Хозяин, я прошу прощения». Но никто не понял иронии, которую Мередит вложила в текст, и никто не удивился. «Крестного отца» речь устроила, молодой Дрозне ее прослушал, теперь настала очередь Дамона.

Но Дрозне еще не закончил. Ухмыльнувшись Елене, он заявил:

— Сейчас ты получишь свое, девочка. Но перед наказанием я хочу посмотреть на палку.

Несколько взмахов и ударов по подушкам (в воздух поднялись клубы рубиновой пыли) вполне его удовлетворили.

Было заметно, что рот у него наполнился слюной. Он развалился на золотом диване и пожирал Елену глазами.

Время пришло, тянуть дальше было нельзя. Медленно, как будто каждый шаг был частью плохо выученной роли, Дамон подошел к Елене, выбирая угол удара. Когда толпа стала проявлять признаки нетерпения, а женщины перешли с плача на выпивку, он поднял палку.

— Прошу прощения, хозяин, — сказала Елена без выражения. Сам бы он не вспомнил о формальностях.

Время пришло. Елена помнила, что Дамон обещал ей. Помнила и то, сколько обещаний было нарушено за сегодняшний день. Например, десять — это почти в два раза больше шести.

Она не ждала этого.

Но после первого удара она поняла, что Дамон не из тех, кто нарушает обещания. Она почувствовала легкий удар и онемение. Спина внезапно стала влажной — и она посмотрела наверх, ища взглядом тучи. Потом поняла, что это течет ее собственная кровь, пролитая без всякой боли.

— Пусть она считает, — невнятно рыкнул Дрозне. Елена быстро сказала: «Один», — прежде чем Дамон успел устроить драку.

Она продолжала считать тем же ровным, лишенным выражения голосом. Она была не здесь, не в этой вонючей канаве. Она лежала, опершись на локти, и смотрела в глаза Стефана — зеленые глаза, которые никогда не состарятся, сколько бы веков ни прошло. Она считала для него, и счет «десять» будет командой к началу забега. Шел слабый дождь, но Стефан дал ей фору, и скоро, скоро она вырвется и побежит по свежей зеленой траве. Это будет честная гонка, она напряжет все мышцы, но Стефан, конечно, ее поймает. Они повалятся на траву с почти истерическим смехом.

А далекие смутные звуки, напоминающие волчье рычание и пьяные крики, медленно менялись. Дело в глупом сне о Дамоне и ясеневом пруте. Во сне Дамон размахивался достаточно сильно, чтобы понравиться даже самым требовательным зрителям, свист прута, слышимый в наступившей тишине, был довольно громким. Ее затошнило, когда она поняла, что слышит треск собственной кожи, но она по-прежнему чувствовала только слабое дуновение воздуха. А Стефан поднял ее руку, чтобы поцеловать: