Тайна архивариуса сыскной полиции (СИ) - Зволинская Ирина

Анекдот был смешным, Петр знал толк в шутках. Не так, чтобы я сильно развлеклась, но от переживаний и страхов отвлеклась прекрасно. Смех, как известно, продлевает жизнь. И если вместо свидания с князем меня ждет свидание с кем-то из тайного, смеяться стоит как можно больше. И громче! Чтобы заглушить шум крови в ушах.

Посмеиваясь, Чернышов вдруг наклонился ко мне и тихо шепнул:

– Надень-ка.

Он протянул мне сверток. То была игривая шляпка с вуалью, завернутая в тонкий шелковый плащ. Вещи пахли сладкими духами и табаком, я поморщилась, но послушалась. Шаль пришлось снять – её забрал Чернышов.

– Идти за мной, рта не раскрывать.

Я кивнула.

– И вот это припрячь, – добавил он и протянул мне Желтый билет.

Вуаль закрывала видимость, но имя той, чей документ оказался у меня в руках, я прочла. Сердце ударилось о ребра, дрожащими руками я спрятала билет под плащ. Мария Ефимовна Смирнова. Покойница.

Петя, кажется, снова травил анекдот…

Страшная, циничная ирония – я шла к Милевскому под видом задушенной проститутки. Кто из нас копия... кто оригинал...

Извозчик привез нас к месту. Петя подал мне руку, помогая выйти, и снова закурил. Я шагнула в сторону, с трудом сдерживая рвущийся наружу ужин.

– Тошнит? – заметил моё состояние Чернышов.

– Немного.

Мы прошли на мост, от воды тянуло затхлостью, и я зажала нос.

– И давно тебя тошнит? – уточнил Петя, а я вдруг поняла, что тошнит меня действительно … не первый день.

Суд, Пасха, поездка в Москву и болезнь… этот месяц был горазд на волнения… И кровь терять я должна была ещё до страстной! Я … беременна?

Меня качнуло, я вцепилась в руку Петра и, задрав голову, испуганно на него посмотрела.

– Не очень, –  сглотнув, я рассеянно перевела взгляд на сверкающий в свете фонарей бриллиант. – Может быть, пару недель…

– Понял, – буднично сказал Чернышов и бросил папиросу в воду. – Идем, – кивнул мне он.

Петя молчал, а может и говорил, я не слышала – я слушала себя. Когда же это случилось? А есть ли разница? В голове звенело, меня будто ударили пыльным мешком. Впрочем, это было даже неплохо. Я шла, куда вел меня Петя, ничего не спрашивая.

Остановившись у будки дежурного, Чернышов приказал мне ждать, а сам заглянул внутрь. Я подняла голову, глядя на чернильное ночное небо, и чуть приподняла вуаль.

Крылом опираясь на золоченый шпиль собора, строгий ангел небесный всё так же смотрел на вверенный ему город. Жизни, смерти, людские страсти. Всё уйдет, а он так и останется здесь. Навеки к кресту прикованный.

– Здравствуй, – одними губами сказала я.

Поднялся ветер, я придержала полы чужого плаща. Чужая шляпка, чужой документ. Сверкнул бриллиант, опомнившись, я перевернула кольцо камнем вниз. Там, на ладони моей, белый шрам. Забавно, а ведь даже метка эта и та, не моя. Теперь я вспомнила, откуда он взялся.

Чужое кольцо, чужой жених. Чужая беременность и … чужая жизнь.

Я – копия. Всего-то копия … Оли.

– За мной, – Петя взял меня под локоть.

Мы прошли под арку, во внутренний двор, к маленькой часовенке для арестантов.

Я сжала ладонь. А ведь в то, последнее лето, сестра всякий раз находила новый предлог, чтобы пропустить воскресные походы в церковь. Она будто боялась смотреть на лик господа бога, мучаясь осознанием собственного греха.

Совсем как я сейчас…

Солнце уходило за горизонт, дневной зной сменяла прохлада. Родители отбыли на ужин к соседям. Оля качалась в кресле-качалке на нашей веранде, я сидела на ступенях крыльца, взахлеб читая прихваченную ею из Петербурга книгу.

Сестра осталась дома, она и службу пропустила – ей нездоровилось с самого утра. Я наотрез отказалась ехать без неё. Только говорить со мной у неё не было сил, и она откупилась от меня запрещенным для приличной юной девицы романом.

Шуршали страницы, скрипело кресло, пели в душистой траве сверчки.

– Иди в дом, – вдруг приказала мне Оля, и я моргнула, не понимая.

Что случилось? В чем я провинилась?

– В дом, – зло повторила сестра, голос её дрожал. – Немедленно! – прикрикнула на меня она.

Я поднялась на ноги, обиженно глядя в её лицо. Кусая губы, Ольга смотрела сквозь меня, и я обернулась. Сжимая в руках серебряный крест, отец Павел шел к нашему дому. Темная ряса его касалась земли, заметив нас на крыльце, он остановился.

– Батюшка пришел! – с радостной улыбкой повернулась я к Ольге.

– Да, я вижу, – едва слышно сказала она. – Уйди, Маша. Сейчас же!

Поджав губы, я сунула книгу под мышку, но спорить не стала. Поднялась к входной двери и, прежде чем войти в дом, услышала:

– Здравствуй, Оленька.

Петя постучал в дверь. Нам открыли, охранник пожал Чернышову ладонь. Какой-то хмурый мужчина провел нас через длинный коридор.

Лестница вверх. Выкрашенные желтой краской стены, и звенящая тишина, в которой шаги наши гулким эхом отдавали в ушах.

Остановившись перед одной из камер, мужчина достал из кармана ключ и отпер дверь.

– Иди, – сказал мне Петя. – Пятнадцать минут.

И я вошла.

В узком длинном помещении пахло чем-то кислым, подвешенная под потолком лампа почти не давала света, но обстановка и не интересовала меня. Алексей сидел на койке и, увидев меня, рывком поднялся на ноги. Скрипнули пружины, захлопнулась дверь за моей спиной, и я вздрогнула.

Сложив руки на груди, Милевский окинул меня внимательным взглядом:

– Какой прелестный маскарад.

Он знал, что я приду. Он ждал.

Голова закружилась, пол ушел из-под ног – от резкого облегчения меня качнуло, шляпка свалилась на пол. Алексей бросился ко мне и, подхватив, прижал к себе.

– И как теперь тебя ругать? – ласково пожурил меня он.

– Прояви фантазию, – буркнула я, утыкаясь в его плечо.

– Да какая уж тут фантазия, я целую речь заготовил… – накрутив короткий локон на палец, Милевский тяжело вздохнул. – Что стряслось? Почему ты не уехала?  

– Тебя забрали. В тюрьму!

– Подумаешь, – носом зарывшись в мои волосы, ответил он. – Мы с его императорским величеством немного повздорили. Это воспитательный момент.

Я подняла на него глаза, озябшими пальцами цепляясь в его рубашку. Господи, он здесь, улыбается, говорит со мной! Пусть даже ругает, но он – рядом.  

– И твой венценосный дядя, конечно, держит воспитательный процесс под контролем, – саркастично заметила я. – Дай угадаю! Государь смотрит на тебя в подзорную трубу и ручкой машет, раз уж Зимний через Неву напротив!

Накрыв мои руки своими, князь беззвучно рассмеялся.

– Утрированно, но недалеко от правды. Со мной всё хорошо. Вон, даже в свиданиях не отказывают. Будь спокойна, Маша. Уезжай. Чернышов всё устроит.

– Нет, – я мотнула головой и всем телом прижалась к нему.

– Mon Dieu, почему? – недоуменно переспросил он.

Алексей свел брови, меж ними залегла складка, только я видела – он вовсе не злится. Он смотрел мне в глаза, будто надеялся найти честный ответ в моём взгляде. Нет, не злится. Тревожится, пряча за показной суровостью горькую радость от встречи.

Всегда.

– Ты написал «люблю», – прошептала я.

Милевский руками обхватил моё лицо и, вынуждая смотреть ему в глаза, тихо спросил:

– И что не так? Я люблю тебя, Маша.

Чужой жених, чужая жизнь… оригинал ли, копия…  

Прикрыв веки, я дернула краешком рта и призналась:

– И я.

Он шумно выдохнул, я задрала подбородок и повторила то, что уже неоднократно повторяла:

– Я никуда без тебя не поеду!

Пряча блеск темных глаз, князь потерся о мою макушку подбородком.

– Так вот откуда эта тифозная стрижка, – понимающе протянул он. – Я понял, ты снова заболела.

– Да вы, князь, шутник, – хмыкнула я.

– В этой ситуации, Мари, только и остается, что абсолютно не смешно шутить, – Алексей кивнул. – Мало мне было твоих приключений в литерном, мало того, что тебя потеряли в больнице. Ты и здесь не послушалась, – обреченно закончил он.