От винта, господин дракон! - Добрынина Владимировна Елена
Сюртук, жилет и обувь он оставил на песке. Рукава белой рубашки были закатаны, верхние пуговицы — расстегнуты, а белые брюки — подвернуты, чтобы не замочить.
«Дракон небрежный, летний, красивый до невозможности», — отметил внутренний голос.
— Ты пойдешь? — указала я в сторону моря.
Он покачал головой.
— Не-ет, — ответил он с прямо-таки опасной улыбкой. — Иначе поплавать у тебя не выйдет.
— Как хочешь, пожала я плечами и быстрее отвернулась, чтобы он не заметил выражения моего лица — смущенное и торжествующее одновременно.
Я с наслаждением плескалась и ныряла в теплой плотной, до прозрачности чистой воде, иногда поглядывая на берег. Экхарт так и стоял там — весь в белом, с белоснежными волосами, на фоне белого песка и голубого неба… Не дракон, а просто воплощение Создателя в мраморе. Только руки он расслаблено держал в кармане и улыбался этой своей загадочной улыбкой. Разве можно было стерпеть такое вопиющее великолепие?
Я крокодильчиком, на руках, подползла на мелководье и поманила его к себе. Мужчина иронично приподнял темную бровь, но все же сделал пару шагов вперед. «Крокодильчик» собрал ножки в кучку и выпрыгнул вверх, обдавая свою жертву целой россыпью прозрачных морских брызг. Эрх даже уклоняться не стал, не то, что щит выставлять, только рассмеялся коротко и бархатисто, а потом прошелся по мне таким длинным и крайне заинтересованным взглядом, что я тут же ощутила пульсацию внизу живота — одним этим взглядом можно было брать целые города, не говоря уже об отдельно взятых влюбленных девушках.
— Я понял, — произнес он, улыбаясь уголком рта. — Вы с Дартом сговорились лишить меня гардероба.
Ну, не то, чтобы всего гардероба, но мысль показалась мне интересной. И я подошла к нему близко и еще ближе, очертила пальцем ямку между его ключиц, а потом — пуговица за пуговицей — расстегнула рубашку, ловя легко пляшущие золотистые искры в его глазах. И, закончив, положила слегка прохладную влажную ладонь ему на грудь. Кожа под моими пальцами казалась даже не теплой — горячей. Экхарт прикрыл веки, дыхание его стало глубже, а потом он снова ожег меня взглядом, привлек к себе и поцеловал, пока еще осторожно, но как-то непреклонно, будто тяжелый камень только начал свой путь вниз с горы — еще совсем тихо, но ты уже понимаешь, что его не остановить.
Руки его скользили по моему телу, оглаживая, запоминая, и, вроде бы, неторопливо, но я оглянуться не успела, как верх моего белья был отброшен к остальным вещам. Его рубашка отправилась туда же лишь несколькими секундами позже. Он легко подхватил меня на руки и понес к берегу.
— Подожди… — залепетала я между поцелуями… Как же… там же песок… и… он не будет мешаться?
— Я обещал тебе показать, чему научился за триста лет? — усмехнулся он многозначительно. — Тогда смотри. Пункт первый: предусмотрительность — и он кивком указал вперед и чуть в сторону — там, прямо на песке лежало расстеленное белое с легчайшими голубыми узорами шелковое одеяло.
— Когда ты успел? — изумилась я. Но Эрх только улыбнулся еще шире.
— Не скажу, — хрипловато шепнул он мне на ухо и осторожно преклонил колени, опустив меня прямо в центр нежнейшего ложа.
— А еще, — спросила тихо, слегка волнуясь, проводя руками по его шее, плечам, груди… — еще чему? Я хочу знать все…
Его улыбка стала совсем коварной.
— Еще? Хмм, скажем так: самое главное, чему я научился за все эти годы… — это терпению, Ли. Терпению, — сказано это было столь многообещающе, что я вспыхнула до корней волос.
Он скользил по мне взглядом, таким, что я ощущала его кожей — по лицу, по каждому изгибу тела. Я бы сказала, что он раздевал меня им, но я и так была почти совсем раздета. Это заводило, опьяняло, возбуждало. Его ласки — тягучие как мед, сладкие, неторопливые — распаляли, но не давали забыться. Он приучал меня к себе, к своим прикосновениям, поцелуям, стирал всю скованность, все остатки моей неловкости. И очень скоро мне стало понятно, что его руки на моем теле — это самое правильное, что только может быть; что когда он касается и смотрит на меня так, я чувствую себя самой прекрасной женщиной на всем свете, и что терпеливый дракон — это мучительное наслаждение и восхитительнейшая из мук.
Он раз за разом распалял меня так, что я совершенно себя теряла. Разве это я какое-то время назад смущалась и стеснялась? Теперь я сама тянулась к нему и желала, и просила, и хныкала, и требовала его. Тогда улыбка его становилась опасной и предвкушающей, ласки — слегка успокаивающими, а взгляд тяжелел и полыхал пламенем, в нем мне виделся настоящий шторм, и я не знала, как он умудряется его в себе сдерживать. Тогда я снова обретала способность здраво мыслить — до следующей, еще более горячей волны. Он долго качал меня на этих качелях — целую вечность, время и пространство исчезло и весь мой мир стал — голубое небо, белый песок и невозможно прекрасный мужчина, умело играющий на моем теле фантастическую, до боли прекрасную симфонию… Все громче и громче…Крещендо, дамы и господа!
В какой-то момент я начала ощущать себя разгоряченным распаханным полем, изнывающим от томления и алчущим дождя, мне показалось, что я просто умру, если эта сладкая пытка не закончится — и я снова принялась его упрашивать или, может, угрожать — совершенно не помню, что я тогда говорила. Экхарт снова склонился надо мной, шепнул на ухо «А вот теперь полетаем» — и сошел на меня бурей, ураганом, пролился долгожданным теплым ливнем, заставляя раствориться в себе, принося невероятное облегчение и легкость, вознося вверх — к небесам прозрачно-голубого цвета с мерцающими золотыми искрами.
Чуть позже, когда мы до конца пришли в себя и оделись, Эрх снова открыл портал — и я некоторое время растеряно разглядывала просторную светлую гостиную с большими окнами.
— Добро пожаловать, — легко поцеловал меня в макушку хозяин дома, — пока осматривайся, я принесу чего-нибудь перекусить.
Дом дагона Алирийского оказался очень похож на него самого. В нем было очень много стекла и воздуха, краски здесь царили светлые — белый, бежевый, голубой, персиковый — и неожиданно яркие — лимонные кресла, бирюзовый ковер… Он был очень красивым, просторным и … немного заброшенным, что ли. Витало в здешнем воздухе нечто, что говорило о том, что домом пользуются нечасто.
— Ты права, — подтвердил мою догадку Экхарт. — Я редко
