Карина Демина - Механическое сердце. Черный принц

Злится. Лучше так, чем равнодушное молчание.

- Конечно, ты думаешь, что отличаешься от прочих. Ты ведь статью написала, и тебя приглашали работать… куда там, я не запомнил, прости.

Фыркнула.

Да, для нее Кейрен слишком глуп и прост. Он и сам себя таким ощущает, потому как представления не имеет ни об архитектонике контуров переноса, ни о полях и их взаимодействии. Обыкновенный следователь.

- Но реальную жизнь в формулы не запихнешь. Знаешь, сколько заявлений о пропаже людей мы получаем ежемесячно? Три-четыре сотни. Из них две трети - о молодых дурочках, которые, как выяснилось, решили сбежать, поискать лучшей жизни.

- Ты считаешь, я дурочка? - холодным звенящим голосом поинтересовалась Люта.

- Я считаю, что ты… недооценила опасность. Мы не находим и половины этих девочек. А из тех, которых находим, лишь треть и вправду замужем и счастливы. Кстати, эти-то и дают родителям знать о том, что живы. И Люта, я не хочу брать на себя ответственность за твои жизнь и здоровье.

Сложно.

С ней. С мамой, со всеми вдруг и сразу.

- И по-твоему, что нам делать?

- То, чего от нас ждут, - Кейрен все-таки сел. Обындевевшая скамья, и тонкий налет инея остается на пальцах, которые - удивительное дело - не ощущают холода. - В этом наш долг перед родом.

Здесь и сейчас слова эти звучат натянуто, лживо.

Долг?

И Люта, уловив его мысли, спешит добить:

- Какой долг?

- Обыкновенный, - если смотреть не на нее, но на снег, станет легче. Белые хлопья, крупные, мягкие, пляшут в воздухе. Попадая в желтый круг фонаря, который упрямо горит, хотя давно пора бы ему погаснуть, хлопья окрашиваются желтым. - Дом, в котором ты живешь, принадлежит роду. Одежда, которую ты носишь, твои драгоценности и книги, сама возможность твоя заниматься делом, которое тебе нравится… впрочем, ты женщина, с тебя спрос иной.

Вскинулась, но промолчала. И затянувшееся молчание было неудобным.

С Таннис иначе.

Она могла молчать, но все равно Кейрен понимал ее. Или она его и… и это ровным счетом ничего не значит. Отец прав, нельзя просто отвернуться.

Уйти.

А ведь подмывает. Райдо бы понял. И принял. И наверное, сказал бы, что Кейрен прав… или не сказал бы, но точно не стал бы попрекать.

- Если хочешь. - Люта первой нарушила молчание. - Вернемся. Ты, наверное, замерз.

Замерз, но возвращаться желания по-прежнему нет.

Дом виден, каменный многоглазый зверь. И глаза его, полукруглые, светят белым. Они забраны кружевными решетками, затянуты льдом. Дом ослеп на зиму.

Печально.

В горячей утробе его, разбитой на гостиные и галереи, залы, салоны и личные комнаты, затянутой шелками и убранной шпалерами, прячутся от зимы люди.

Прислуга.

И со-родичи Люты, характерно зеленоглазые, темноволосые. Родители Кейрена. И матушка, увидев его, вновь нахмурится, но сдержит упрек. Отец если что и заметит, то виду не подаст. А может и вовсе скроется со старшим Сурьмы в кабинете, отговорившись важными делами. Кейрен знает эти дела - коньяк или бренди, карты и фишки, игра на интерес и неторопливая беседа… дамам останется чай со сладким.

Кейрен.

Ему придется улыбаться, за прошедшие два дня он улыбался столько, что, кажется, сама улыбка приросла, задеревенела. Он будет что-то говорить, пересказывая последние сплетни, сочиняя на ходу глупые истории, легкие и приличные. Светский разговор, где слова ничего не значат.

И внимательный, чересчур уж внимательный взгляд матушки.

…она все еще сердится.

Кейрен опоздал на час, ко всему принес с собой запах Таннис. И матушка, утомленная ожиданием - она давным-давно была готова к выезду - разозлилась.

- Кейрен, ты забываешься, - от этого голоса замерзли бы розы на ее шляпке, но розы были сделаны из матового шелка, а вот Кейрену стало холодно. - Мне казалось, что ты понял, насколько твое поведение выходит за рамки приличий…

И платье ледяное, бледно-синее, с серебряным шитьем, точно инеем. Белое лицо. Светлые волосы. Леди Сольвейг порой настолько идеальна, что кажется неживой.

В другой раз Кейрен расстроился бы. Попросил прощения.

Осознал бы…

Он ничего не ответил, поклонился лишь и к себе поднялся. Переодевался быстро, не особо задумываясь о том, как будет выглядеть. Честно говоря, Кейрену было глубоко плевать и на внешний вид, и на приличия и… и тянуло бросить все, вернуться в квартирку, убедиться, что Таннис еще там.

И бабочки на обоях.

Ромашки, которые отливали розовым… старые каминные часы, сломавшиеся, но красивые, с парой дам в старомодных платьях с фижмами. Десяток медных кастрюль, которые Кейрен раз в неделю начищал мелким речным песком, и занятие это успокаивало его, помогало привести в порядок мысли.

Кастрюли после чистки обретали приятный розоватый оттенок.

В цвет ромашкам на обоях…

Он застегнул пуговицы жилета, и визитки темно-серого, скучного цвета, впрочем, более чем соответствовавшего настроению Кейрена.

Букет приготовили. Белые розы и синие ирисы, бледно-голубые, в цвет матушкиного платья. А те, которые он впервые принес Таннис, были темно-синими, с лиловым отливом.

Простояли недолго.

И Таннис расстроилась, она пыталась оживить букет, подрезая длинные стебли, замачивая в ванной, и выражение лица ее было хмурым, упрямым.

Ей никогда прежде не дарили цветов…

…экипаж ждет. И кучер замерз, вот перед ним неудобно. Снежинки летят на фонарь, белые зимние бабочки, которые, коснувшись стекла, тают. Лошади встряхивают гривами. И звенят бубенцы на сбруе.

В карете тепло. И матушка, позволив соскользнуть песцовому палантину, забирает букет у Кейрена.

- Так мне будет спокойней, - говорит она, и голос леди Сольвейг звучит ровно, отстраненно.

Она вовсе не обижена… вернее, обижена, но слишком леди, чтобы позволить открыто обиду демонстрировать.

Отец сопит. Он не любит, когда мама такая, но вмешиваться не станет. И Кейрену следует попросить прощения, но он с непонятным ему самому упрямством сжимает губы. Отворачивается, усугубляя трещину.

Проклятье.

Трижды проклятье… в стекле отражается матушка и розы с ирисами.

- Будь добр, - сказала она, когда экипаж остановился, - постарайся вести себя подобающим образом.

- Конечно, матушка.

Разрыв, который прежде причинял бы боль. Но сейчас Кейрен спокойно выносил это подчеркнутое показное равнодушие. У него получалось играть по матушкиным правилам, притворяясь счастливым. Только, кажется, притворщик из него никудышный вышел.

И в дом приходится возвращаться, хотя бы потому, что дольше оставаться наедине с Лютой непозволительно. Жених - еще не супруг…