Марина Суржевская - Для кого цветет лори
Раяна уставилась ему в лицо. Уставший. На волосах дорожная пыль. Под глазами тени. И все равно красив, как демон.
— Вряд ли мне удастся далеко убежать с рабской цепью на ноге! — с горечью сказала Оникс.
Лавьер толкнул какую-то дверь, закрыл ее ногой, отпустил девушку и прижал ее к створке.
— Я соскучился…
И сразу, не давая вздохнуть, прижался к губам, обхватил ее лицо, дергая ленту на волосах, зарываясь пальцами в белые локоны. Целовал жадно, торопливо, желая почувствовать, ощутить ее вкус, глотая этот дурман, словно безумец. Он и есть безумец. И это уже не пугает. В бездне страшно лишь поначалу, а потом… потом понимаешь, что эта бездна лучшее, что может быть… Он шагнул в пропасть, он уже на самом дне, и ему на это наплевать…
Оникс не отвечала. Стояла неподвижно, лишь позволяя целовать ее. С некоторых пор его это не устраивало, и Лавьер уперся ладонями в стену возле ее головы, всматриваясь в синеву глаз. Он устал. Он провел в седле целый день, он не ел сутки и не спал двое, но глядя на нее — забывал обо всем. Плевать на бездну со всеми ее демонами, лишь бы держать Оникс в своих руках. Никуда не отпускать. Никогда.
— Ненавидишь меня. — Он даже не спрашивал, ответ бился в ее глазах.
— А что, у меня есть основания для других чувств? — огрызнулась Оникс.
— Иногда для чувств не нужны основания.
Раяна тряхнула головой.
— Я хочу поговорить.
— Поговорить? — он растянул слово с насмешкой, но ладони убрал. Отстегнул плащ, кинул на крюк и сел в кресло, вытянув ноги. — Я тебя внимательно слушаю.
Оникс нахмурилась.
— Я хочу знать, что происходит. И что будет со мной дальше. Я имею право это знать! Зачем все это? Захват дворца, свадьба… Зачем?
— Может, я пытаюсь изменить мир? — Лавьер снова усмехался. — Или мне просто скучно. Какая причина тебе нравится больше, Оникс? — он потянулся к графину с водой, блеснула в луче солнца хрустальная крышечка. Сделал глоток. — Я могу рассказать тебе о том, что моя цель благородна, и я хочу дать империи достойного правителя на благо и процветание народа. А могу сказать, что мне плевать и на благородство, и на этот мир, я просто развлекаюсь, потому что мне нравятся смертельные игры. Война — чем не занимательная игра? — он смотрел на нее с насмешкой. — Так какой вариант ты выбираешь?
— Я тебя не понимаю, — раяна хмуро покачала головой. — Зачем тебе я? Зачем? Ты сделал меня рабыней…
— Я сделал тебя правительницей. И спас твою жизнь.
— Это не оправдание! — Оникс сжала кулаки.
— А я и не оправдываюсь, — усмехнулся Лавьер.
— Ты поставил мне клеймо, — обида заставила ее кусать губы.
— Ты вынудила меня сделать это.
— Вот как, — раяна горько улыбнулась. — Неужели? Значит, я сама в этом виновата?
Он поднялся, отошел к окну.
— Мне жаль, Оникс. Но тебе пора понять, что на любое твое действие мне придется ответить. — Ран посмотрел через плечо. Лицо, словно маска, ни одной эмоции. — Тебе не стоило убегать. Ты знала, что мне это не понравится.
Она сжала кулаки, до ужаса желая вцепиться ногтями ему в лицо, сделать больно. И аид словно понял, подошел ближе, склонил голову.
— Ударить хочешь? — он смотрел так внимательно, словно пытался заглянуть ей в душу. — Ударь. Я не буду сопротивляться.
Оникс вскинула голову, испытывая невероятное искушение сделать это. И отодвинулась.
— Это ты все решаешь силой и болью, Ран, — отвернулась она. — Но я не ты, к счастью. И я не твоя собственность, понял?! Никогда не была и не буду. Даже если ты вденешь мне в язык кольцо, как тем рабыням из сада наслаждений!
— Неплохая мысль, — он медленно улыбнулся, и Оникс едва сдержалась, чтобы все-таки не влепить ему пощечину. — Я подумаю над этим. Насколько я помню, это приятно. Когда у женщины на языке камушек. А она — передо мной на коленях.
Оникс снова до боли сжала кулаки, ощущая желание разбить это насмешливое лицо. Приятно? И осеклась, поняв, что за чувство только что испытала. Ревность. Небесные заступники! Она ревнует, думая о том, кто доставлял ему удовольствием с кольцом в языке!
Ревнует того, кто поставил ей клеймо! Это… ужасно.
Прищурилась, словно дворовая кошка.
— Знаешь, о чем я мечтала, пока тебя не было? Чтобы просто никогда больше не пришел. Чтобы не вернулся. Чтобы тебя однажды не стало, Ран. Как считаешь, хорошая мечта?
Он поднял ее подбородок, заставлять смотреть себе в глаза. Темные глаза безумца. Слишком спокойное лицо. Слишком злые глаза.
— Надеешься, что меня убьют?
Она пожала плечами.
— Если меня убьют, сюда придут стражи совета. Вломятся, выбив сапогами двери. Знаешь, что они сделают с тобой, раяна?
Она снова пожала плечами и заставила себя улыбнуться. Получилось криво, но все же…
— И что же? — сказала она. — Главное, это будешь не ты.
На миг ей показалось, что он сейчас все-таки убьет. Задушит, столько ярости было в мужских глазах. Но взгляд Оникс так и не отвела, так и смотрела в его застывшее, словно камень, лицо.
— Тогда молись лучше, Оникс, — Лавьер погладил пальцем ее щеку. Нежно, чуть прикасаясь. Как гладят самое ценное, что есть в жизни. — Молись небесным, чтобы твое желание исполнилось и меня убили. Желай удачи и помощи заступников тому, кто сможет воткнуть сталь мне в грудь. — Какие нежные пальцы, какое спокойное лицо. Только на самой глубине глаз плещется что-то такое, отчего Оникс хочется рыдать навзрыд. — А что касается клейма…
Усмехнулся, вернулся к камину. Снял с пальца кольцо из антонита, прихватил щипцами и положил на угли.
— Что ты делаешь?
— Тебя злит боль, которая уже прошла, ведь так? И буквы на твоем плече. — Кольцо раскалилось до красна. Лавьер закатал рукав рубашки, обнажая левое запястье, исчерченное множеством белесых шрамов.
— Ран? — она внезапно испугалась так, что стало нечем дышать. И сама не поняла — чего…
Лавьер сжал раскаленное кольцо, обмотав пальцы тряпицей. И прокатал его по коже запястья, с силой вдавливая в свою руку, до запаха паленого мяса, до крови и красной обугленной корки. Оникс прижала ладонь к губам, сдерживая вскрик.
Ран поднялся, бросил кольцо в графин с водой, и оно зашипело, остывая. Протянул раяне руку, и она увидела… внутри ожога было слово. Имя. Ее имя. Он сделал на кольце гравировку, какие наносят на фамильные кольца, чтобы ставить оттиск на рабах или воске писем. И теперь на его руке багровело клеймо. — Так тебе будет легче, Оникс? — его голос звучал сипло.
Она подняла на него ошарашенный взгляд. Лицо у Рана было спокойным, лишь снова билось за зеленью глаз какое-то чувство — болезненное, пугающее.
