Антисваха против василиска - Валентина Ильинична Елисеева
Если стать василиском у Ани совсем не получилось, то изобразить из себя магистра вышло не так уж плохо. Зачем ей понадобилось его изображать — на этот вопрос Аня старательно не искала ответа, задумчиво рассматривая в зеркале врезавшееся в память мужское лицо. Вытягивая своё тело в рост магистра и разворачивая в сажень плечи, Аня становилась худющей, как скелет, но широкий плащ удачно скрывал эту несвойственную настоящему магистру худобу, и отражение в зеркале становилось хорошей копией оригинала. Близкий знакомый Дьявола Дайма наверняка заметил бы подмену, но для всех прочих она могла бы ненадолго прикинуться магистром: ей даже голосовые связки удалось настроить так, чтобы превратить свой голос в бархатный баритон великого мага.
«Если бы я догадалась прикоснуться к нему при встрече, то идеально скопировала бы его личину вместе с магической аурой и имела бы доступ во все кабинеты городской управы. Могло бы пригодиться для дела легализации Павлюка, но я упустила свой шанс, — вздыхала Аня. — А вновь прикидываться Доксом опасно: магистр не выглядел глупцом, он наверняка уже сообразил, с кем столкнулся в кабинете, и соответствующие меры принял».
Личные заботы и треволнения не отменяли необходимости работать — к Ане шли клиенты, не подозревающие, что, возможно, просят о помощи в глубоко личных делах того самого Василиска, перед именем которого в страхе трепещут. Утром дня, когда Эзмер наводнили слухи о найденных у жертвенного алтаря человеческих каменных статуях, к Ане пожаловали аж две новые клиентки.
Рано утром пришла семья шорника, что мастерил и продавал конские упряжи и ремни. Пришла именно семья: мать, отец и миловидная, страшно перепуганная дочка.
— Вы простите за смелость, госпожа, что мы к вам явились: знаем, что люди побогаче нас в ваших клиентах числятся, — начал с порога оправдываться бледный, расстроенный шорник, — да только беда у нас, ох, беда…
— Проходите, — гостеприимно пригласила людей Аня, — я рада помочь всем, чем могу, любой девушке, независимо от финансового благосостояния её семьи.
— Эльза, дочь мясника, так нам и сказала, — оживился шорник. — Вы ей помогли, когда к ней фермер Биск посватался, уж не ведаю, как вам удалось этого злобного типа от сватовства отговорить.
«Дело о козле», — припомнила Аня и широко улыбнулась воспоминаниям.
— Неужели Биск теперь к вашей дочери сватается? — несколько удивилась она: фермеру было напророчено несчастье, если он в принципе женится в третий раз и неважно, на ком именно. Суеверность мужчины дала трещину? Так она эту трещинку мигом залатает, не вопрос!
— Хуже, — дружно вздохнули шорник и его жена, — сам городской палач к нашей кровинушке посватался…
Вот это была новость! Палача Аня знала в лицо (как и все горожане) и старалась обходить его по широкой дуге (тоже как все горожане). Палач, конечно, не по своей воле народ плетьми сечёт, на виселице вешает и в речку с камнем на шее бросает, но, что ни говори, для выполнения такой работы требуются определённые природные склонности. Далеко не каждый приспособлен к профессии палача настолько, чтобы получать удовольствие от своей работы! А палач Эзмера удовольствие получал и не скрывал его, что сильно уменьшало число его приятелей, зато повышало его ценность в глазах начальства. Палач был массивным, сутулым, бородатым мужиком, достаточно невежественным и жестоким, чтобы не страдать ни от угрызений совести, ни от страшных снов, ни от философских размышлений о бесчеловечности своей работы. Он искренне считал себя безупречным сотрудником правоохранительных органов: суд назначил наказание — он привёл его в исполнение, на чём его доля ответственности и завершилась. Это Аня считала, что виноват не только тот, кто отдаёт жестокий приказ, но и тот, кто его покорно исполняет, а палачу подобные размышления в голову не приходили.
Если бы к дочери Ани посватался такой жених, она бы тоже перепугалась. В сравнении с шорником палач был лицом влиятельным: настолько, что уж проще сразу на плаху лечь, чем отказываться от брака с ним.
— Мы дали согласие на брак, иначе нам бы сразу край пришёл: где мы, бедняки, и где господин Силорк, который со всеми стражниками за руку здоровается и во все кабинеты управы вхож, — всхлипнула мать невесты. — Сделайте так, чтоб жених сам разорвал помолвку, пожалуйста!
Аня задумалась. Тот, кто отправил в могилу сотню людей и не утратил при этом крепкий сон, всяко суевериями не страдает. Излишней бойкостью и наглостью невесты палача не испугаешь, как и её демонстративным невежеством или строптивостью: палач и сам интеллектом не богат, а уж что касается строптивости, то кто рискнёт проявить её при таком-то муже?
— Я верно понимаю, что никакой выгоды родство с вашим семейством палачу не несёт? — уточнила Аня.
— Какая с нас выгода, — махнули рукой родители девушки. — Дочку жалко в жестокие руки отдавать, ведь прибьёт он её, как есть прибьёт, лишь только первая страсть поутихнет.
— Значит, сватается по склонности? — обернулась Аня к невесте.
— Выходит так, — тихо согласилась белая, как мел, девушка. — Господин Силорк давно мне проходу не давал: как заметит меня на центральной площади, так сразу зовёт, подходит и гостинцы всякие впихнуть пытается — леденцы там, пряники. Я всегда отказывалась и поскорее убегала, в последний месяц вообще на центральную площадь носа не показывала, всё кругами на рынок бегала, так он меня возле дома подкарауливать стал. А вчера явился: разодетый, надушенный, с бородой расчёсанной — я сразу поняла, что смерть по мою душу пришла.
— Совсем не нравится жених? — с сочувствием спросила Аня. — Он хорошо обеспечен…
Девушка взвыла дурным голосом и кинулась ей в ноги:
— За кого угодно пойду, только бы не за него! Лучше обет безбрачия дам и в храме себя схороню, послушницей стану, лишь бы с ним не жить! Только сгноит он родных в тюрьме, если в храм сбегу, уж найдёт повод оклеветать их, а у меня ещё брат младший…
— Свадьба скоро? — настроилась на деловой лад Аня, поднимая с пола убитую горем невесту. — Через две недели? Что ж, время есть. Сейчас возвращайтесь домой и до конца дня сидите за закрытыми дверями, никому на глаза не показывайтесь, а
