Незваный гость - Коростышевская Татьяна Георгиевна

Художества со столешни я стерла ладонью, плевать, что примета плохая, я и без примет маху даю будь здоров. Поклонилась Шандору:

— Спасибо, дядька, за помощь, благодарность мами своей от меня передай и от лица всего берендийского сыскного департамента.

Федор тоже махнул поясной поклон и вышел к саням.

— Чудная ты барышня, Попович, — сказал неклюд. — Не в обиду, на воительниц древних похожа, но не воин ни разу, по-крестьянски проста, но хитра сверх меры, хороша, но красотою не дорожишь. Как в тебе только эти противоречия умещаются?

— Перфектно, — гордо расправила я плечи.

— Вижу, что перфектно. Бесника своего увидишь, привет от табора на Крыже передай.

— Всенепременно.

— И не морочь парню голову.

— Чего?

Шандор шевельнул ноздрями.

— Пахнешь ты больно вкусно, непременно он вокруг тебя кругами ходит.

— Ваши мужчины, дядюшка, ни единой девицы не пропускают, чтоб не обнюхать.

— И то правда.

Мы вышли из шатра, Федор уже устраивал в санях Губешкину с Дуняшей.

— Ну, прощавай, сыскарка столичная. — Неклюд обнял меня и поцеловал троекратно по берендийскому обычаю. — Поймай и накажи всех тутошних злодеев, если уж у нас кишка тонка оказалась.

Поцелуи я стерпела, хотя были они далеки от отеческих. Неклюд, а туда же. Седина в бороду, бес в ребро. Пахну я ему! И поделом Мишка его озеленил. Заблаговременно, можно сказать, рассчитался.

Ехали уже глубокой ночью. Женщины в санях дремали, я воздерживалась, а ну как засну и на дорогу свалюсь, приказной Степанов понукал лошадку без злобы. Мело. Наверное, последняя в этом году метель.

Лед на Мокоши перед рассветом стал потрескивать, примета верная, скоро начнется ледоход, а с ним придет в столицу настоящая весна.

Семен Аристархович любовался речным пейзажем из окна своего кабинета, за его столом Иван Иванович сосредоточенно дул на чай в огромной кружке. После бурной ночи чародею требовалось обильное питье. Хмель Зорин блокировать умел лучше прочих, но накануне время упустил, хорошо сидели, душевно, беседовали интересно под коньячок, а после уже поздно стало, задачка с преизбытком чародейских сил забрала. Теперь терпеть приходилось да обычными средствами похмелье лечить.

— Столько времени теряем, — пробормотал Крестовский. — Трое суток дороги.

— Сызнова страдаешь? — Иван отхлебнул, вытянув губы трубочкой, чтоб не обжечься. — Не умеешь ты, Семка, расслабляться.

— Отправил, — хлопнул дверью Мамаев. — Телеграмму отправил, билеты лично в кассе заказал, в семь вечера поезд через Змеевичи.

— Билет, — поправило начальство. — Ты с Иваном в приказе останешься.

— Вот еще! — воскликнул Эльдар Давидович.

— Тише, — попросил Зорин, зажмурившись. — Башка трещит.

— Плохие вы люди. — Мамаев тон все-таки снизил. — Пользуетесь тем, что я хмельного в рот не беру, гоняете, как курьера малолетнего, в Крыжовени с собою не пускаете. А между прочим, именно я вашу задачку разгадал.

— Я тебе благодарность в приказе выпишу, — простонал Крестовский и, взгромоздившись на короткий диванчик у стены, перекинул ноги через подлокотник, устроив на другом многострадальную голову. — И премию…

Обещания прервались молодецким храпом.

— Чайку? — предложил Зорин Мамаеву.

Тот ответил в рифму и неприлично.

— Шли бы вы по домам спать, страдальцы.

— Семка один оставаться не хочет, знаешь ведь, ждать для него пытке подобно, он до вечера еще сотню дел придумает и себе и нам.

Мамаев присел к столу, набросал в чайный стакан колотого сахару, размешал осторожно, чтоб ложкой не звякнуть.

— Плохо получится, если Геля успела покойника раскопать, тогда вообще зря Крестовский к ней едет.

— Три дня у нее было на все про все.

— Ну, для Попович и того достанет, не удивлюсь, ежели убийцы у нее уже по камерам расфасованы.

В дверь осторожно постучали, секретарь заглянул, бросил взгляд на спящее начальство, прошептал начальству бодрствующему:

— Иван Иванович, велите мне в канцелярию департамента сходить!

— Зачем?

— Евангелина Романовна просила ей вослед документы о назначении нового пристава отправить.

— Мы не отправили еще?

— Там заминка какая-то бюрократическая образовалась.

— Какая удача, — сказал Зорин; поднялся, пересек кабинет и увлек секретаря за дверь для продолжения разговора. — Ты вот что, Митрофан, их не торопи с этим пока, а подготовь официальное представительское письмо для Семена Аристарховича, и Попович там укажи со всеми чинами. Ну там, как положено, для всяческого содействия и взаимодействия со всеми уездными службами и прочим населением. Заверь его у наших крючкотворов да попытайся побыстрее успеть, мы еще в имперской канцелярии печать испросим.

— Так точно. — Секретарь щелкнул каблуками. — Иван Иванович, а позвольте полюбопытствовать, отчего его превосходительство на поезде едет, а не чародейским своим манером, по жиле земляной?

Поморщившись на щелчок, Зорин ответил дружелюбно:

— Оттого, Митрофан Митрофанович, что обычная манера сил требует много чародейских, а Семену Аристарховичу в сложившейся ситуации каждую малость беречь надобно.

Секретарь серьезно кивнул и, уже отправляясь выполнять приказ, спросил сочувственно:

— Дозволите рассолу вам с его превосходительством предложить? Из «Жарю-парю» доставили.

— Дозволяю. Мысль-то какая замечательная, господин Губешкин. Даже обидно, что не мою голову посетила, средство-то верное, народное.

Эльдар Давидович на народные средства, когда емкости с оными появились на начальственном столе, аристократично поморщился и счел за лучшее удалиться из кабинета. Потому что Крыжовень Крыжовенем, а прочих служебных обязанностей никто не отменял.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

в коей возникают два новых трупа, а Евангелина Романовна принимается за дело в официальном своем статусе

Карта Развилка указывает на выбор жизненного пути — профессионального, личностного. Она может предвещать что-то новое и значимое. Вполне естественно, что вас ждут сомнения и опасения. Но выбор все равно придется делать.

Карта Развилка может указывать также на неясную ситуацию, в которой то, что лежит на поверхности, не совпадает с истиной.

Если Григория Ивановича на страшном суде спросят, какая ночь в твоей беспутной жизни была самая тяжелая, Гриня укажет именно сегодняшнее число. Потому что, господа, трудно, невероятно трудно в одной постели со страстной девицею оказаться и свою личную страсть не удовлетворить. Геля такая нежная была, такая податливая. Протяни руку да возьми. Он не взял. И вовсе не потому, что она Семеном его величала, Гришку как только не называли в процессе, список целый составить можно, а оттого, что боялся Волков девичью разговорчивость спугнуть. Ах, насколько сонный допрос оказался продуктивен, никаких артефактов не понадобилось. Ай да Попович, ай да проныра! С тем погутарила, с другим словечком перекинулась, здесь удивилась, там дурочкой прикинулась, и вот уже четкая картинка в рыжей головке. Волосы какие мягкие и кожа гладкая, горячая, жилка у виска бьется птичкой. Поцеловать. Это можно, Геля не против. И в губы. Разочек всего. Стоп. Достаточно. Она проснется. Дыхание успокоить, стон сдержать. Она немало в деле продвинулась, за шаг от победы всего. Найдет неклюда, через него на преступника выйдет. Свои же? Григорий Ильич в этом уже не столь уверен. Сослуживцы, разумеется, в чем-то замазаны, но это вряд ли убийство. То есть точно не оно. Гнилой городишка, шатается уже на подгнивших подпорках, только подтолкнуть, и полетит все в тартарары. Подтолкнуть?

Сон Гели стал глубже, Волков отстранился, обнял ее, прижал к боку, рыжая головка уютно устроилась на его плече.

Можно и подтолкнуть. А можно позволить сыскарке Попович по закону действовать. Она дело в два дня закончит. А дальше? Уедет в Мокошь-град своим проклятым товарищам победою хвалиться? Отпускать ее вовсе не хочется. Помешать? Евангелина Романовна, ежели про препоны поймет, а она поймет, доверие к Григорию Ильичу утратит абсолютно. Нет, Гриня, рыжая твоя идиотка барышня непростая, и действовать с нею нужно по-особому. С прочим же поступать в обычной своей манере. Подтолкни, одно только звено в цепочке надломи, она рассыплется на десяток полицейских дел. То-то Евангелине Романовне будет где разгуляться!