Диэр Кусуриури - Край Ветров: некроманс

Да, вот такой минус отличного слуха помноженного на привычку к холостяцкой жизни: незнакомые, аритмичные звуки мешают мне заснуть. Я проворочался еще пятнадцать минут. Сел. Глаза очень скоро привыкли к темноте, как это у меня всегда бывает. Я, понадеявшись на какую-никакую свою ловкость, тихо-тихо встал и, медленно, почти крадучись, вышел из каминного зала. Деревянный пол, которому, казалось бы, ни к чему мне содействовать, на удивление не скрипел, как и дверь в комнату Мари, изначально приоткрытая. Я бесшумно пробрался внутрь, прикрыл дверь за собой и, аккуратно облокотившись на край стола, стал разглядывать спящую девушку.

Я чувствовал себя преступником, извращенцем и… молодым, до ужаса юным. Ощущать свой возраст — пускай и неверно, — было для меня чем-то новым и странным.

Мари спала в пижаме, в обнимку с кошкой. Кошка следила за мной одним зеленым глазом, иногда моргая, но уходить она явно не собиралась. Тем лучше, — меньше шансов разбудить хозяйку.

Не знаю, что на меня нашло и зачем я вообще туда пришел. Знаю доподлинно только одно: смотреть на спящую девушку было не только волнительно, но и очень приятно. Если бы я умел рисовать, я бы обязательно запечатлел ее. В тусклом свете луны она была прекрасна и нежна, и я не видел в ней никаких изъянов, даже если они и были.

Грешным делом я подумал о том, что с радостью махнулся бы местами с кошкой, но кошка была явно против.

Пылинки плясали в приглушенном свете луны. Блики от зеркальца на столе и стеклянных створок шкафа неровно ложились на бледные ключицы и обнаженные плечи. В тонких пальчиках Мари запутались светлые прядки, и какой-нибудь не обремененный изысками оригинальности бард сказал бы, что волосы у Мари цвета верескового мёда. Но вересковый мёд скорее красен или рыж, и лучше бы этот бард сказал так обо мне.

И — да, я в этот миг не думал почти ни о чем, и это я зря. Нужно было понять, как нам искать ключ от всех дверей, кроме одной, — или хотя бы узнать, с чего начать. Но я смотрел на спящую колдунью вероятностей, и эта девочка казалась мне чем-то поистине невероятным.

Я ушел так же тихо, как и пришел. Быть может, ей приснится что-нибудь из юношеского фольклора, того, где у полуночных визитеров огромные черные крылья, огненные глаза и доброе сердце.

Поезд резал ночь, как нож режет масло, вырывая своих пассажиров из резервации городов, неся их в своей утробе — в блаженном «нигде». Времени здесь как будто бы не было, телефонная связь пробивалась урывками, запахи, приглушенный свет, разговоры — все это казалось частью иной реальности.

Камориль любил поезда. Когда он ехал в поезде, ему нравились даже его попутчики. Причем, вне зависимости от того, кто это: женщины, мужчины, старики, дети, инвалиды, попрошайки, жулики или проповедники. Откуда-то в этом «нигде», которым представлялся ему поезд, рождалась в нем приязнь к роду человеческому, к которому он сам, по большей части, все еще принадлежал. Люди ему нравились не только сами по себе, но даже в совокупности со своими проявлениями, что, по сути, достаточно странно. Его умилял храп грузных усталых мужчин и ор годовалых младенцев, ругань семейных парочек и нестройные песни под раздолбанную гитару, которыми развлекали себя похмельные короткостриженные юнцы.

Ему очень хотелось курить. До прибытия оставалось всего ничего, и Камориль вышел в тамбур. За окном, в тусклом предрассветном зареве, мелькали соленые озера, похожие на множество серебристых зеркал.

— Давненько я здесь не был, — проговорил он.

Озера сменил лес, затем предгорья с рассыпанными тут и там маленькими поселками, потом поезд пересек арочный железный мост над широкой порожистой рекой, и, здорово поднявшись над уровнем моря, причалил к белостенному вокзалу в крохотном городке посреди высоких гор, который, как всегда, был плотно укутан облаками. Постояв здесь с четверть часа, поезд двинется вглубь материка.

Камориль ступил на перрон, и влажный, промозглый холод, свойственный этой местности, тут же безжалостно обнял его, поприветствовав, как родного. Выдыхая облачка пара, золотящиеся в первых солнечных лучах, некромант направился к кофейному аппарату.

Редкие утренние прохожие смотрели на него удивленно: для такого небольшого города он выглядел диковинкой.

Горячий черный кофе без сахара был именно тем, что нужно. Камориль согрел об пластиковый стакан озябшие пальцы. Потягивая дрянной дешевый напиток, он с ухмылкой вспомнил о том, как Ромка спросил, а как же у него растут волосы. Вероятно, мальчуган свято верит, что Камориль мёртв. «Но знал бы ты, как тяжело я боролся за эту жизнь и за само желание жить… Ты бы наверняка во мне разочаровался», — подумал Камориль.

Вдохнув поглубже непривычно чистый горный воздух, Камориль как будто бы «нырнул» в город. Он скользил по узким запутанным улочкам, как черный призрак своего собственного прошлого. Он с легкостью узнавал улицы, по которым шел, но его самого тут некому было узнать.

Вскоре Камориль вышел на пустырь, упирающийся в почти отвесную скалу, в которой была выдолблена каменная лестница. Лестница уходила в облака — в прямом смысле слова. Вздохнув и еще раз обернувшись на город, купающийся в теплом утреннем свете, Камориль стал подниматься вверх, постепенно погружаясь в еще больший холод и ограниченную видимость.

Подъем длился примерно час, но некромант знал, что этот отрезок пути — не самый сложный. Он требует физической подготовки, но в целом не представляет собой ничего сверхъестественного.

А вот дорога по плато, где ветер носит облака с огромной скоростью, — этот путь дастся ему тяжело, хотя бы потому, что бередит в душе не самые лучшие воспоминания.

Здесь повсюду острые голые камни, а уши закладывает от перепадов давления. Нормальные люди не стали бы жить здесь, если бы только не крайняя нужда. Если бы только им не хотелось выстроить дом там, где их никто не будет искать.

Густая тень от ветхого на вид особняка с заколоченными окнами накрыла Камориль. Стало еще холоднее, но дом защитил его от ветра. Некромант окинул взглядом потемневший от времени фасад, мусор во дворе, мертвые, пустые канализационные трубы с разорванной изоляционной обмоткой, погнутый во многих местах чугунный забор.

— Э-э, да не ходи туда, сынок, — внезапно окликнула его бабка, погоняющая куда-то вверх по тропке пятерых коз. — Гиблое место!

— Знаю, — улыбнулся Камориль. — Будь здорова, мать! — зачем-то крикнул он старухе вслед. И подумал, что сделал так только потому, что так бы на его месте повел себя Мйар.

Калитка скрипнула, и некромант вошел во двор.

Место было и правда «гиблое». Ощущение смерти было острым. Ее здесь было много, и не вся она была старой. Камориль слегка прикрыл веки, прислушался к своим ощущениям, позволяя неприятному, тревожному зуду распространяться с пальцев выше по рукам, до локтей, и по плечам, перебираться на спину и поясницу.