Мельничиха из Тихого Омута 2 (СИ) - Лакомка Ната

Добравшись до дороги, я позволила себе остановиться, чтобы перевести дыхание. В ушах всё ещё бился истошный крик водяного: никогда не вернёшься домой…

— Возможно, — пробормотала я, хотя водяные уже не могли меня услышать. — Но зато люди не будут больше гибнуть из-за злого колдовства.

— Удрала? — услышала я голос мамаши Жо и рывком обернулась.

Старушенция как ни в чем ни бывало сидела на Лексусе, который мрачно взирал на мир из-под лохматой чёлки. Следом за ослом на верёвке тащилась колдовская книга, и сейчас она выглядела не так внушительно, как в воде. Будто усохла.

— А вы что тут делаете?! — ахнула я. — Быстро разворачивайте Лексуса — и в деревню! Мы же договорились, что у судьи…

— Судья здесь, — сказал Рейвен, выбираясь из кустов на дорогу. — И очень рад, что ты тоже здесь. Несмотря на все глупости.

— Мне тоже удивительно, — важно сказала Жонкелия и хрупнула яблоком.

Лексус поднял голову и оскорблено заорал.

— Да заткните его чем-нибудь, — Рейвен поправил остроконечную шапку на голове и подошёл к книге, разглядывая её со всех сторон, но не прикасаясь. — Что это за тряпка?

— Это не тряпка, к вашему сведению, — я уже отдышалась и первым делом отобрала у Жонкелии яблоко и сунула его Лексусу в ненасытную пасть.

Ослиный крик сразу прекратился, и теперь можно было нормально поговорить.

— Это — тот самый гримуар, из-за которого вся война, — объяснила я Рейвену. — Но ты здесь что делаешь? Тебе полагалось сидеть дома.

— Ты сказала — сидеть дома до полуночи, — напомнил судья, поднимая гримуар за верёвку, как дохлую крысу. — Полночь — и я пошел к тебе… Так вот почему ты решила от меня избавиться? Значит, мне полагалось сидеть дома у печки, как столетнему деду, пока ты воюешь с чертями?

— Знаешь же, они при тебе не вылезут, — возмутилась я.

— А где сапог? — подлила масла в огонь Жонкелия.

— В озере, — коротко ответила я, не зная — плакать или смеяться.

— Я её сейчас сам утоплю, — заметил Рейвен.

— Верёвку дать? — спросила мамаша Жо.

Пока мы добирались до мельницы, я узнала о себе много нового от Рейвена и Жонкелии, но у меня уже не было сил и желания спорить с ними.

Осёл был отправлен в загон, и в ясли набросали честно заработанные яблоки, мамаша Жонкелия поставила греть воду, а я отправилась к себе в комнату, чтобы переодеться в сухое. Гримуар я пожелала забрать с собой, не хотела оставлять без присмотра, а вместе с гримуаром получила в довесок и Рейвена, который не пожелал оставлять без присмотра меня.

— Глупо, безрассудно, наивно, — перечислял он, меряя шагами мою комнату от стенки до стенки, пока я, стоя за натянутой занавеской, умывалась и надевала сухую рубашку. — Ты понимаешь, как рисковала?

— Но всё ведь обошлось, — отозвалась я, расчёсывая волосы, пока они не легли ровной пушистой волной. — Книга у нас. Вот только что будет дальше, я не знаю…

— А что дальше?

По шагам я поняла, что Рейвен остановился. И сейчас он находится по ту сторону занавески, и если её отдёрнуть…

— Ты ведь не сможешь сидеть на мельнице вечно, — сказала я, глядя в занавеску. — Завтра уедешь, и я не представляю, как поведут себя моргелюты. Снова застопорят мельничное колесо, или нападут на мельницу, ещё какую-нибудь пакость устроят… Может, они немного успокоятся, и мне удастся с ними поговорить…

— Глупая идея, — резко сказал Рейвен. — Ещё глупее, чем воевать с чертями за колдовскую книгу.

— Всё зло от неё, — тихо произнесла я. — Ты же видишь сам, всё началось с этой книги. С тех самых пор, как моргелюты показали её Бриско.

— Книга ни при чем, — полетело в ответ. — Во всём виноваты люди.

Я усмехнулась, потому что он не мог меня видеть.

— Ладно, сегодня я ночую под твоими дверями, — сказал Рейвен. — Если что — кричи, буду рядом.

Он пошёл к двери, но я окликнула, всё так же не отдёргивая занавеску:

— Подожди. Не надо ночевать в коридоре. У меня кровать широкая. Как раз поместимся.

Стало так тихо, что я задержала дыхание, боясь шуметь.

— Ты… — услышала я внезапно охрипший голос Рейвена. — Ты что сейчас говоришь — понимаешь?

— Да, — сказала я, чувствуя себя так, будто собиралась прыгнуть в Ллин Пвилл. — Если свадебное предложение в силе, то зачем тебе уходить? Мы же с тобой уже взрослые люди, ритуалы нам ни к чему. Какая разница — будем мы спать вместе после свадьбы или до?

Занавеска тихонько поползла в сторону, и теперь уже меня и Рейвена ничего не разделяло.

— Ты же говорила, свадьба — для вида, — напомнил он. — Чтобы поймать ведьм.

— Никогда не говорила, — покачала я головой, сделала шаг вперёд и обняла его. — Это ты там себе что-то придумал. И дулся на меня все эти дни.

Поцелуй получился таким жарким, что мы оба загорелись сразу и бесповоротно. Не отрываясь от моих губ, Рейвен стаскивал с себя куртку, рубашку, расстёгивал поясной ремень, а с меня и стаскивать было особенно нечего. И если в номере гостиницы мне было невероятно стыдно отвечать на страсть Рейвена, то теперь никакого стыда не было и в помине. Потому что… потому что здесь, на берегу тихого омута, это была не страсть. Это была любовь. Больше я в этом не сомневалась.

— Хотя бы дверь закрой, — успела сказать я между бешеных поцелуев. — Мамашенька… моргелюты…

— Тебя послушать… тут не мельница, а проходной двор… — выдохнул Рейвен, но метнулся к двери и запер её на задвижку.

За это время я успела юркнуть под одеяло и, натянув его до подбородка, смотрела, как он идёт ко мне, разбрасывая одежду по комнате.

— Боишься меня? — спросил он, забираясь ко мне под одеяло.

— Есть немного, — честно призналась я. — Но всё это… всё это стоит того.

— Что — всё? — он наклонился надо мной, блестя глазами.

— Всё, — ответила я и первая потянулась с поцелуем.

Ночь началась безумно, а закончилась ещё безумнее, и следующим утром мы с Рейвеном благополучно проспали.

Ещё в полудрёме я услышала, как поскрипывает мельничное колесо, и улыбнулась, потому что вместе с этим привычным звуком я слышала ровное дыхание Рейвена, спящего рядом со мной.

Я осторожно выбралась из-под его руки, стараясь не разбудить, натянула рубашку, которая обнаружилась почему-то под кроватью, набросила на плечи шаль, убедилась, что гримуар лежит себе у порога и никого не трогает, а потом вышла из спальни.

Раз мельничное колесо работает, моргелюты не нарастили снова водорослей. Вот только не известно — не напакостили они по собственному желанию, или потому, что здесь ночевал Чёрный Человек?

В кухне уже вовсю топилась печь, и Жонкелия подбивала подошедшее тесто.

— Выспалась? — заворчала она вместо пожеланий доброго утра. — А я вот до утра глаз не сомкнула.

— Простите, мамашенька… — забормотала я, краснее до ушей. — Мы старались не шуметь…

— Всё думала, когда же черти разнесут нашу мельницу по брёвнышку, — закончила Жонкелия. — Но ты смотри — стоит! Дальше-то что делать будем?

— Дальше… — я посмотрела в окно на безмятежную, синюю-синюю гладь озера. — Дальше рубите лук, а я замешу тесто для лепёшек. И пойду варить тряпьё на бумагу. И не забудьте, что завтра у нас девичник. Вот праздник-то будет.

— Тогда не болтай языком, а умывайся, одевайся — и за работу, — сказала Жонкелия, вороша в печи угли.

— И то верно, — согласилась я.

Но прежде чем отправиться умываться, одеваться и всё такое, я спустилась по мосткам к мельничному колесу. Было страшно, но я посчитала, что должна хотя бы попытаться поговорить с моргелютами.

Доска, на которой я каждый вечер оставляла хлеб, была пуста, не осталось ни крошечки, а рядом, у самой кромки воды, лежала жемчужина — молочно-белая, с перламутровым отливом. Я стояла у медленно вращавшегося колеса и смотрела на жемчужину, пока не замёрзла, а потом столкнула её в воду.

Она упала в озеро без плеска, а колесо крутилось и поскрипывало, и вода журчала, стекая на лопасти.

Я не знала, что это было — прощальный подарок моргелютов или другой какой-то знак, но посчитала, что колдовская жемчужина мне не нужна. Как не нужна и колдовская книга, чтобы быть счастливой.