Сесилия Ахерн - Волшебный дневник
Теперь засмеялся он.
— Надо было вернуться, и я бы помог тебе с окном. Я знаю, где Артур прячет инструменты. Хочешь, чтобы я попросил отца позвонить тебе в час?
— Нет, не надо. Лучше до часа.
— А как насчет завтра?
Или ждать еще неделю, когда Розалин и Артур отправятся на службу… Еще у меня есть крошечное окошко, когда Розалин пойдет к матери.
— Завтра между десятью и одиннадцатью.
— Я передам. И заставлю заехать.
— Нет, — торопливо отозвалась я. — Сюда нельзя.
— У тебя там камера или карцер? — пошутил Уэсли.
— Нет.
— Ладно, — вздохнул он. — Еще слишком рано, и я плохо соображаю. Дай мне минуту. Я подождала.
— Ясно. Ты не хочешь, чтобы Розалин и Артур узнали, поэтому, когда папа вернется, я выясню его расписание, и мы встретимся в замке в два часа.
Смешно. Он мог бы позвонить, но ему хотелось встретиться со мной.
Повесив трубку, я чувствовала, что горю. Один звонок — и почти весь список оказался перечеркнутым.
Второй пункт заключался в том, чтобы исследовать бунгало. По крайней мере, взглянуть на задний сад, ведь я ни в коем случае не намеревалась пугать старую женщину. Чтобы устроить себе алиби, я положила немного ягод в миску, вскипятила чайник, отрезала пару кусочков хлеба, сделала омлет… очень плохой, потому что он подгорел. Потом вымыла сковороду в раковине и с ужасом представила лицо Розалин, когда она увидит это.
Поставила все на поднос и прикрыла полотенцем, как это каждый день делала Розалин. Гордая своей первой попыткой приготовить завтрак, я вышла из дома и направилась очень медленно, чтобы не пролить чай, через дорогу. Держа обеими руками поднос, я с трудом перелезла через ворота, не в состоянии прислониться к столбу. Полотенце стало мокрым от чая, но я твердо шагала вперед. Миновала занавешенную тюлем гостиную и пошла дальше. И снова меня ослепило яркое солнце, светившее мне прямо в лицо. Я крепко зажмурилась и, стараясь не опрокинуть поднос, поставила его к стене. Он едва не выскользнул у меня из рук, когда пришли в движение чашки и тарелки. Потом солнце отступило, и ко мне вернулось зрение, так что я пошла дальше, глядя по большей части в землю. Когда я добралась до конца прохода, то оказалась в дальнем саду и приготовилась быть изгнанной, приготовилась увидеть маленькую старушку, которая ухаживает за своим садом, гигантские грибы и фей, единорогов и все остальное, чему полагается быть в волшебном саду, скрываемом Розалин от чужих глаз. Ничего такого не было. Совсем ничего, кроме длинного, заросшего травой поля с деревьями по обе стороны. У матери Розалин не было садоводческого таланта; чего не было, того не было.
Вся территория позади бунгало была такой же пустынной, как и перед домом. На окнах висели тюлевые занавески. Здесь были два окна и дверь. Я поняла, что одно окно кухонное, так как разглядела кран и раковину. Дверь как будто недавно пристроили. Она была коричневой с желтыми непрозрачными стеклами. Что скрывало второе окно, я не поняла.
Отвернувшись от бунгало, я сосредоточила внимание на постройке, где нечто сверкало в окошке и звало меня к себе. Бунгало осталось позади. На полпути я сообразила, что поднос надо где-то оставить, но не сделала этого. При ближайшем рассмотрении то, что так ярко сверкало, оказалось перевернутым зеркалом, висевшим на бечевке. Оно с грациозной медлительностью поворачивалось, напоминая виноградную гроздь, и было примерно шестидесяти дюймов в длину. На сквозняке зеркало двигалось кругами, словно по спирали, снова и снова ловя солнечные лучи. Впечатление было завораживающим.
Пока я смотрела в окно, случайно в поле зрения попало нечто неожиданное. Какое-то движение. Решив, что меня смутило отражение, я обернулась, желая посмотреть, кто находится у меня за спиной, но никого не увидела, лишь деревья покачивали ветками, повинуясь порывам ветра. Тогда я решила, что меня подвело мое собственное воображение, однако, присмотревшись повнимательнее, убедилась, что воображение ни при чем. В сарае кто-то был. Не спеша я подошла ближе, стараясь не шуметь подносом и жалея, что взяла его с собой, так как яйца и чай давно остыли, а тост с маслом совсем размяк. Окно находилось на уровне моих плеч, и я поднялась на цыпочки, чтобы заглянуть внутрь. Я не посмела осмотреть всю комнату, сосредоточившись на матери Розалин, если она вдруг заметит меня и нападет с острым осколком зеркала.
Мне была видна лишь спина низко склонившейся над верстаком женщины в длинном коричневом кардигане. У нее были длинные, но довольно редкие волосы, каштановые с проседью, к которым как будто месяц не прикасалась расческа. Понаблюдав за ней некоторое время, я все не могла решиться и постучать в дверь. Ведь я даже не знала ее имени, как не знала девичьей фамилии Розалин, чтобы хоть как-то обратиться к ее матери. В конце концов я набралась храбрости и тихонько постучала.
Женщина вскочила со своего места, и я испугалась, как бы ее не хватил удар. Видно, движения давались ей с трудом, поэтому обернулась она очень медленно. Половину лица я не видела вообще, а другую половину закрывали длинные грязные волосы. На глазах были очень большие очки, прятавшие большую часть лба и верхнюю часть щек. Волосы и очки — точь-в-точь психованный профессор.
С трудом удерживая поднос на одном колене, пока чашки и тарелки сталкивались и звенели, качались и проливали содержимое, я исхитрилась помахать старухе, изображая самую лучезарную улыбку, на какую только была способна, чтобы не напугать ее до смерти. Она же смотрела на меня с полным безразличием и не подавала никаких знаков, мол, я тебя вижу. Тогда я высоко, насколько смогла, подняла поднос и опять опустила его на колено, показав жестами, что у меня еда, которую надо съесть. Никакого ответа. И тут я поняла, что попаду в большую беду, так как мой план не сработал. Розалин оказалась права; ее мать не желала видеть чужаков, но даже если желала, без Розалин я не могла обойтись, она должна была представить меня старухе. Пришлось отступить.
— Ухожу и оставляю это для вас, — громко проговорила я в надежде, что буду услышана. После этого поставила поднос на траву и отвернулась. Идя назад, я посматривала мимо гаража в глубину сада. Вдруг с открытым ртом буквально отпрыгнула в сторону. Только тут я разглядела, что вся поляна перегорожена бельевыми веревками. Их было примерно десять — двадцать. На каждой висело по нескольку дюжин стекляшек разных видов, и они крутились, превращаясь в нечто уникальное, раскачивались, повинуясь ветру, ловили лучи солнца и сверкали в тишине. Стеклянное поле.
Миновав дом, я оказалась на задней поляне, где меня ждало открытие. Веревки располагались довольно далеко и не касались друг друга. Будь они хотя бы на сантиметр ближе, то все, висевшее на них, поразбивалось бы. И они не провисали, будучи намертво привязаны с одной стороны к стене в саду, а с другой — к столбам. Так как они были довольно высоко над моей головой, я все время задирала голову, чтобы посмотреть, как стекло преломляет солнечный свет. Ничего прекраснее мне еще не приходилось видеть. Некоторые стекляшки, словно наполненные водой, стекали вниз, как гигантские слезинки, будто бы замерзшие в воздухе. Другие были поменьше, но позамысловатее, больше похожие на пики, позлее и поострее, как сосульки, как оружие. Каждый раз, когда поднимался ветер, они качались из стороны в сторону, а я шла и шла, изредка останавливаясь, чтобы полюбоваться стеклянными творениями. Ничего подобного, ничего такого же чистого и прозрачного я никогда не видела. У одних внутри были заметны пузырьки воздуха, у других не было ничего. Я подняла руку и стала смотреть через стекло, кое-где матовое, кое-где безупречно прозрачное. Завораживающе прекрасные стеклянные произведения чьих-то рук постоянно двигались, волнуя остальные, которые были до того прелестны и хрупки, что казалось, дотронься до них — и они разлетятся вдребезги.
