Анастасия, боярыня Воеводина - Елена Милютина
За царским столом разговор шел об очень важном предмете. Анна взяла Михаила за запястье, проверила пульс, кивнула с облегчением.
— Михаил, с сердцем пока все в порядке, а вот на суставы меня не хватает. Надеюсь, Настя через год-два найдет себе жениха, инициирует ведьмовской дар, и сможет помочь.
— А этот, которого сегодня Миша ухажером обозвал?
— Прозоровский-то, ерунда. Он еще и опозорился перед ней на охоте. Она просила его волка придержать, что бы связать, так он не только испугался, он со страху визжал. Она на него и не посмотрит после такого. И, слава Богу. Он почти не одарен, с ее даром не справится.
— И где ты ей одаренного найдешь? Они все реже и реже нарождаются. Может, из восточных принцев кого-то?
— Да он тут замерзнет. А насчет одаренных, ты зря. Вот я даже за нашим столом чувствую, есть одаренный. Сильный. Только не обученный. Надо Мише сказать, пусть проверит, кто.
— Аня, вы когда вернетесь в Москву? Меня здоровье отца беспокоит. Сдает старик!
— Так лет-то ему сколько? Больше 70-ти. Для своих лет он хорошо выглядит.
— Но ты все равно, как приедете, загляни, проверь! Беспокоюсь я. И за мать тоже. Она переживает, Дарья снова беременна, но, говорят, опять девочка. Надо бы еще парня, для упрочения престола.
— Зря она меня не слушает, беременеет почти без перерыва. Износит свой организм, дальше дети слабее пойдут. Не все женщины, как моя свекровь, которая от родов только здоровела. Я вот, на последнего ребенка решилась. Как раз девочку хочу.
— Так у вас уже три парня, можно и дочку.
— Да уж, если еще один мужик, взвою. С этими с трудом справляюсь.
— Михаил учителя нашел, так что полегче станет.
— Какого? И со мной не посоветовался!
— Потом расскажет. Молодой, Джон привез из Европы. Вон сидит, рядом с Микки.
— В иностранной одежде?
— Да.
— Совсем мальчишка. Чему такой научит! Тем более, таких здоровых лбов. В деда, Юрия пошли. Богатырем был, я его плохо помню. Только то, что он меня высоко поднимал, а я ревела со страху, больно высоко!
— Языками он владеет, Михаил сказал, хорошо. И происхождения не подлого. Дворянин. В сложную ситуацию попал, так что держаться за место будет. Потом Михаил тебе больше расскажет, он же с ним больше беседовал, на аглицком. А я кафтаны твоего деда помню. В них нас вдвоем с Михаилом засунуть можно было! Теперь уже нет, Мишку еще вдвоем можно, а вот со мной уже нет. Как у него здоровье, Марфа все беспокоится, что растолстеть не может из-за хвори легочной!
— Да когда ему мне рассказать что-то при таком количестве гостей!
— А ночью?
— Ночью сейчас отдельно спим, прости за подробности. Вот месяца через два, тогда можно будет, а пока — ни-ни! А с легкими у него пока все в порядке. Каждый месяц проверяю. Только рубцы от старых болячек, но пока дышать не мешают. Но все равно, боюсь. Вылечить-то вылечу, но легкие новые не сделаю, вот и опасаюсь. А сухощавый он в отца. Князь Константин тоже никак дородства нарастить не мог. Теперь уже не нарастит, совсем стар стал. Но голова ясная. Сыновья до сих пор слушаются. Все, кроме Миши и Симеона-Сергея в мать пошли. Дородные и осанистые. А эти двое всю жизнь худоба худобой. Говорят, Яков, предпоследний, таким же был, жаль, убили молодым.
Задушевную беседу прервал князь Михаил.
— Миша — почти шепотом спросил он — извини, всем гостям с Анной косточки перемыли? Позволь спросить. Что за мужик сразу за мной сидит? Я его не помню. Неудобно, соседом называет, Насте комплименты отпускает, говорит, какой-то спор у нас земельный имеется!
— Здрасьте! Это князь Прозоровский, твой сосед с юга. У него деревня Бучалки, его вотчина. Анна вот его знает. А его сынок твоей Насте сегодня компанию составил, визжал от страха, пока она волка вязала. Как сказала Анна там все глухо, может больше к Насте не подходить. Да и не одаренный он. А что за спор, сами разберетесь, мне никто не жаловался. Я вот что хочу тебя спросить. Матерого волка ты для притравки сохраняешь?
— Думал, да уж больно злобен. Притравлять-то надо молодых, жалко. Испортить можно. Испугать. Лучше на Настином прибылом. Завтра, если без происшествий, закончим пораньше, и устрою потеху. Вначале меделянов пущу, потом борзых. Тем дам порезвиться, пусть придушат. Злее что бы стали! Кто не сдюжит, оставлю только для лис и зайцев. Такие обычно деликатно берут, волчатники разорвать могут. От зайца ничего не останется, а лисе мех попортят. А потом, денька через два, меделянов на матерого уже спущу. Пусть прикончат.
— Жестоко.
— Зато умрет не задушенный петлей, а как воин, в драке. Я думал, вначале на шкуру пустить, матерый, шуба богатая, но еще линючий. Рановато для зимней шкуры. Ничего, другого найдем!
— Тогда пора заканчивать, вроде все наелись, уже разговоры пошли. Завтра вставать рано.
— Ты прав, дай им еще минут пять посплетничать, и прикажи расходиться.
Пир подходил к концу. Для Фреда, он почти не отличался от парадного обеда у владетельных лиц Европы, может, только был обильнее. Он наелся уже перед третьей переменой. Уже после основного блюда, которым был кабан. Причем, к столу подали не того секача, которого добыл сам царь, а молодого подсвинка. Старый секач был жесток, груб, и мясо воняло хряком. Подсвинок, молодой, не достигший зрелости кабаненок, зажаренный на вертеле над ямой с углем, был сочен, мягок и истекал жиром, нагулянным к осени. Как заметил Фред, русские охотились в основном не ради охоты, как забавы, а с пользой. Истребив волчью стаю, обезопасили скот у крестьян на всей территории стаи, а стадо кабанов портило огороды, озимые
