Пепел и проклятый звездой король - Карисса Бродбент

И вот теперь я здесь, пересчитываю все раны, которые он мне нанес. И как бы больно мне не было, я никогда не хотела, чтобы они зажили, потому что они были нанесены им.

И я слишком сильно скучала по нему, чтобы ненавидеть его так, как хотела.

И за это я ненавидела его больше всего.

В один момент на меня навалилась усталость. Мое пламя погасло. Райн все еще держал меня за плечи. Он был так близко, что наши лица находились всего в нескольких дюймах друг от друга. Было бы так легко наклониться вперед и припасть к его груди. Если бы это была та его версия, которую я знала в Кеджари, возможно, я бы так и поступила. Пусть он поддержал бы меня немного.

Но это было не так.

— Посмотри на меня, Орайя.

Я не хотела. Я не должна. Я бы увидела слишком много. Он бы увидел слишком много. Я должна отстраниться от него.

Вместо этого я подняла голову, и глаза Райна, красные, как засохшая кровь, словно пригвоздили меня к стене.

— Я провел семьдесят лет в ловушке худших проявлений власти вампиров, — сказал он. — И я провел так много времени, пытаясь придать им смысл. Но это не так. Ришанцы. Хиаджи. Ночнорожденные. Тенерожденные. Кроворожденные. Черт, гребаные боги. Это не имеет значения. Некулай Вазарус был… — Его горло перехватило. — Зло даже не покрывает его. И долгое время я думал, что он ничего не любит. Я ошибался. Он любил свою жену. Он любил ее, и он ненавидел то, что любил ее. Он любил ее так сильно, что лишил ее жизни.

Глаза Райна устремились вдаль — унеслись куда-то в прошлое, которое, как я знала, просто по выражению его лица, причиняло ему боль.

— Они ничего не боятся больше, чем любви, — пробормотал он. — Их всю жизнь учили, что любая настоящая связь — это не что иное, как опасность для них.

— Это смешно.

— Почему?

Потому что я все еще зацикливалась на этой идее, что Винсент боялся меня. Эта идея противоречила всему, что я когда-либо знала.

Его рот искривился в кривой ухмылке.

— Любовь чертовски ужасающая, — сказал он. — Я думаю, это правда, независимо от того, кто ты.

Я затихла.

Было что-то в этом, в его близости и пристальном взгляде, в том, как он это сказал, и что-то из этого заставило меня опомниться.

Что я делаю?

Зачем я показала ему это? Райн был моим пленителем. Он лгал мне. Он использовал меня.

Райн убил моего отца.

И теперь он читал мне лекцию о святости любви?

Он был прав. Любовь была ужасающей. Быть настолько уязвимой перед кем-то другим. И я…

Я отмахнулась от этой мысли.

Нет. То, что я чувствовала к Райну, не было любовью.

Но это чувство было уязвимым. Я была более уязвимой, чем я когда-либо могла себе позволить.

И посмотрите, как я за это поплатилась.

Посмотрите, как мой отец заплатил за это.

Мой гнев, мое горе улетучились. На его месте остался густой ожог стыда.

Я отпрянула от прикосновения Райна и постаралась не заметить мелькнувшее на его лице разочарование.

— Я бы хотела побыть одна, — сказала я.

Мой голос был резким. Сквозь слова чувствовалось окончательное решение побыть одной.

Мгновение была тишина. Потом он сказал:

— Здесь опасно.

— Я справлюсь с этим.

Он сделал паузу. Звучало неубедительно, я знала.

Я не смотрела на него, но знала, что если посмотрю, то у него будет такое выражение лица — такое чертово выражение, как будто он хочет сказать что-то слишком искреннее, слишком настоящее.

— Просто уйди, — сказала я. Это прозвучало больше как мольба. Но, возможно, именно это заставило его послушаться.

— Хорошо, — тихо сказал он, и шум его крыльев растворился в ночи.

Глава

24

Орайя

Я долго сидела на вершине этих возвышающихся руин, безуспешно пытаясь ничего не чувствовать.

Небо медленно приобретало теплый оттенок, холодный лунный свет сменялся золотым отблеском рассвета, обнажая все самые уродливые истины этого города.

Он так хотел забыть это место. Но это место никогда не забывало его. И никогда не оправится от бесстрастной жестокости его ухода.

Я ненавидела это знакомое ощущение.

Все это было похоже на комнату, которую Эвелина теперь держала как извращенное святилище для него. Ничего, кроме выброшенного хлама, и она проецировала на него такое значение. Ботинок. Расческа. Глупые каракули чернилами…

Я моргнула.

Чернильные каракули.

В глубине моего сознания зашевелилось осознание. Где-то я уже видела этот вид…

Я встала, затем сделала несколько шагов назад, наблюдая за тем, как пейзаж меняется в зависимости от того с какого ракурса смотреть. Море немного правее, башня слегка перекрывает его…

Нет. Не совсем. Но близко.

Я закрыла глаза и представила себе этот чернильный рисунок на столе Винсента, прекрасно сохранившийся в течение веков.

Затем я открыла глаза и заглянула за край. Еще одна башня стояла чуть южнее этой и каким-то образом она выглядела еще более старой. Но, по моим расчетам, точки обзора совпадали. Если я права… набросок Лахора, который сделал Винсент, мог быть сделан с этих руин.

Я колебалась, разминая мышцы спины. Они сильно болели, и каждое движение казалось неуклюжим с прикрепленными к ним крыльями. Я не жалела, что отослала Райна, — нет, сказала я себе, я определенно не жалела об этом, но было бы разумнее получить еще несколько уроков по полетам, прежде чем я это сделаю самостоятельно.

Я бы не позволил тебе упасть. Но что еще важнее, я знал, что ты тоже не позволишь себе упасть.

Эти слова вмиг пронеслись в моей голове.

Матерь, я надеялась, что он был прав.

Не сводя глаз с цели, я прыгнула.

То, что я сделала, чтобы перебраться с одной башни на другую, наверное, лучше назвать «контролируемым падением», чем «полетом».

Но у меня получилось.

С трудом.

Я издала отвратительный звук, когда я боком ударилась о груду древнего кирпича. Боль пронзила мое левое крыло, когда оно поцарапалось об осколок камня и было удивительно, насколько дезориентирующим было то, что границы собственного тела вдруг стали вдвое шире в обоих направлениях. От удара меня подбросило, и я покатилась по кирпичной поверхности, издавая звуки ворчания.

Я опустилась на колени, собираясь с силами. Я была потрясена больше, чем хотела бы себе признать. Крылья, видимо, были чувствительными, потому что порез причинил сильную боль. Я повернула голову,