Ржавое золото (СИ) - Болото Алина Николаевна

— Понимаю, — сказал Доминик. — Человек исчерпан. — Помолчал и постановил: — Двинемся дальше.

Ленивый Дракон взглянул на него искоса, дернул кончиком хвоста, но промолчал, наверное, не желал оказывать ни малейшего давления на своего друга.

Теофил подошел к огромному волшебному зеркалу, а может быть, обычному телеэкрану, и принялся рассматривать пейзаж планеты Марс. Между прочим, марсианские пейзажи действует очень успокаивающе, а вот пейзажи Луны угнетают, особенно пейзажи видимой стороны… Гм, так вот, Фредерик минут десять обозревал ржавые дюны, резвый Фобос и вал песчаной бури на горизонте, а потом тихо произнес:

— Перезапись… Когда?

— Решай ты.

— Через час.

Не воображаете, пожалуйста, что юный Доминик посвятил этот последний час человеческой жизни воспоминаниям о своем коротком существовании или посылал трогательные приветы и прощания родным и друзьям. О, нет! Уже в столь зеленые годы наш герой отличался холодной трезвостью и безжалостный ироничностью (к себе в первую очередь). Оттого он не позволил себе никаких сантиментов, колебаний и воспоминаний, а тщательно привел свою особу в благопристойный вид.

И вот Фредерик Доминик Теофил стоит перед Ленивым Драконом, сжимая костяную рукоять отцовского кинжала. Ибо именно ему отводилась роль орудия самоубийства. Так, в отличие от соплеменников Дракона для человека переход в иную сущность вел только через смерть, пусть и клиническую.

— Отвернись или закрой глаза, — попросил Фредерик.

— Нельзя, — ответил Дракон.

Тогда отвернулся Доминик, перехватил половчее кинжал, примерился и… сильно, и резко ударил.

Боль… Ужас… Ладно, потусторонним сущностям все эти сопутствующие смерти симптомы уже известны, а остальные потом познакомятся.

Теофил был живуч, и мучительная агония продолжалось долго. Пробитое сталью искалеченное сердце еще трепетало, когда для души все закончилось. Потустороннее воплощение Фредерика открыло глаза и отползло от страшного места смерти, от своего тела.

— Поздравляю, мой друг… — начал Ленивый Дракон, но, как оказалось, несколько поторопился.

Явилась Смерть.

Очевидно, сильно было влияние усвоенных в детстве догм, и Смерть нашего героя имела вид канонический: скелет в саване, с косой и песочными часами. Увы, и пошел бы наш герой прямо в канонический ад, а не в Срединные, если бы Дракон не отрезвил его громоподобный рыком:

— Убей ее! Неверием в нее, верой в меня!

И Доминик, вернее, его бесплотный дух, вскочил, выхватил из бесплотных ножен бесплотную, на острую боевую шпагу и ринулся на нежелательную пришельцу.

— Призрак! Дурацкая выдумка! — орал Теофил. — Руки у тебя коротки! Чего приперлась? Я не твой!

Коса против шпаги — скверное оружие. Да и Смерть совершенно не знала благородную науку фехтования. Ну, кто бы на нее посмел так нападать? Склонялись покорно и воины, и цари, и разбойники, и крестьяне, и рыцари, и вся иерархия духовных особ. Разве что пытались одурачить или предлагали партию в кости… А этот ненормальный клиент нападал яростно. Уже расколотил часы и отхватил кусок савана, и пребольно чиркнул по ребрам. Но сильнее стали разили наглые слова:

— Танатос задрипанный! Валькирия недокормленная! Азраил на мою голову! Яма! Хель!

Смерть удачно парировала удар и огрызнулась:

— От такого слышу! Чего ругаешься? А еще дворянин!

— Коллег надо знать! Грамотеиха! — И Фредерик бросился в новую атаку.

Смерть неловко наступила на подол савана и рухнула. Доминик приставил ей к шейным позвонкам шпагу.

— Покорись, Фредерик Доминик Теофил! — прохрипела костлявая. — Покорись, или не будешь помянут… на Страшном Суде. Навеки сгинешь.

— Я — Рене де Спеле, отныне Срединный! — торжественно произнес свое новое имя наш герой. — А сгинешь ты! Нет тебя, ты — наваждение, морок, тень теней!

И Смерть застонала надрывно, захрипела и расплылась.

Вот так наш герой прикончил свою Смерть. Ведь Смерть у каждого лишь одна… Хотя и едина для мира смертных. Словно миллионы, миллиарды пастей одного чудовища. И лишь однажды жадная пасть пожирает человека, его пасть. Отруби эту хищную голову — и другие тебя тронуть не посмеют, не твои они, чужие. Ага, кажется, вот удачное сравнение: Смерть едина, будто исполинская амеба, и к каждому протягивается одна псевдоподия-ложноножка. Уничтожь ее — и проблема твоего личного бессмертия решена! А так как весь организм Смерти не сталкивается с сопротивлением (за исключением всего нескольких случаев), то он не обладал защитным механизмом, не ощущал боли при гибели своих псевдоподий, и потому случай Фредерика Доминика Теофила не был осознан и зафиксирован.

Итак, Рене де Спеле (ибо отныне я буду называть его этим, избранным им самим именем) убил свою Смерть и… Тут же попытался возвратиться в свое тело. Но его удержала чешуйчатая рука.

— Хочешь вернуться сейчас? — с некоторым удивлением спросил Ленивый Дракон.

Да, хочет, очень хочет, душу неудержимо влечет в привычное жилище. О, как ужасно бросить его на поживу разложению! Молодое, очень даже недурное собой, жадное к жизни, к наслаждению. И оно еще живо, живо каждой частицей своей, каждой каплей крови. Покинутое душой, оно жаждет ее, готово принять предательницу, служить ей, исполнять ее прихоти. Вот и сейчас оно не просто так скорчилось — это рефлекторная попытка зажать рану! А уж, какие спасательные отряды работают внутри!

Рене, Рене де Спеле, какой же ты подлый предатель! Не зря же многие народы считают самоубийц преступниками! Миллиарды лет ковалась цепь жизни, чтобы создать твою плоть, матушка в муках рожала тебя, кормила, сколько сил положила, выращивая и воспитывая, а ты… Предатель!

Так думал в тот момент Рене, хотя он вовсе не был предателем. Ибо с самого начала было оговорено, что тело тоже пройдет перезапись, будет исправлено, и может быть воссоздано в любой момент. И душе вовсе не требовалось тут же в него возвращаться. Но дело в том, что в Рене заговорил, вернее, заорал, заглушая доводы рассудка, инстинкт самосохранения, тяга к жизни. Очень древняя, между прочим, сила, уже микробы и одноклеточные ею наделены. Вирус — и тот жить хочет! А представляете, когда потребовали дальнейшего существования все мириады клеток многоклеточного человеческого организма? Тут уж бедная душа сопротивляться, ну никак не могла и безудержно рвалась к родному телу. Долгонько потом пришлось обхаживать и обманывать этот самый инстинкт, чтобы он отпускал душу Рене пошляться по свету. И это при том, что Срединной был не обычным призраком, душа коего прикована к месту смерти и обречена наблюдать распад своего не погребенного праха…

— Отвечай! — потребовал Старейший, кивая на тело.

Ну да, вы ведь уже поняли, что Ленивый Дракон — это ведь наш старый знакомец Старейший. И никакой он, разумеется, не дракон…

— Да. Вернуться. Сейчас, — выдавил Рене.

Мир перед бесплотными глазами расплылся, бесплотный нос шмыгнул, и по бесплотным же щекам заструились призрачные слезы.

— Погоди, исправлю хотя бы. Закрой глаза, — посоветовал Старейший.

— Нет. Хочу видеть. Это — мое.

Да, наверное, не стоило все же смотреть, как чешуйчатый великан склонился над твоей плотью, как лиловый туман окутал ее, стал растворять. Истаяла одежда, кожа, мышцы, кости…

— Верни! — отчаянно вскрикнул Рене. Старейший насмешливо позеленел — и вот уже возвратились кости, вот обросли мышцами, кожей. Вот уже также скорчившееся, но невредимое тело втянуло воздух и мирно задышало. А смертоносный кинжал покоился рядом. Но кровавые пятна и дыры исчезли с восстановленной одежды — исправлять, так исправлять!

— Ступай! — едва успел проговорить Старейший, как Рене тут же вселился в прежнее законное жилище. Собственно, жилище уже не было прежним, ибо изменилась и душа Рене, отныне она была неразрывно связана со Старейшим. Словом, это уже был Срединный, правда, его наиболее приближенный к человеческому виду вариант. А предстоял еще ему длинный путь удивительных метаморфоз вплоть до энергоинформационного поля.