Мэгги Стивотер - Жестокие игры
Над раковиной висит зеркало размером с книгу, и я рада, что не вижу в нем себя.
— Где ты пропадаешь?
Гэйб смотрит на меня так, словно вопроса глупее и не придумать.
— Работаю.
— Работаешь? Круглые сутки? По ночам?
Габриэль переступает с ноги на ногу, таращась в потолок,
— Я не пропадаю по ночам. Ты именно об этом хотела поговорить?
Конечно, не только об этом, но я не могу припомнить в точности остальное и начинаю кричать на него. Мысли у меня прыгают, они вывалились из головы и хрустят под ногами. Я лишь отчетливо помню свое желание дать Гэйбу в глаз, но тут вдруг самое главное возвращается в мою память.
— Бенджамин Малверн приходил к нам на этой неделе.
— Хм…
— Хм! Он сказал, что собирается отобрать у нас дом!
— А…
— А! Почему ты нам ничего не сказал? — грозно вопрошаю я, продолжая цепляться за его руку. Я ненавижу себя за это. Но откуда мне знать, не сбежит ли он, если я его отпущу.
— Да как бы я сказал? — отвечает Гэйб. Он выс обождает руку, — Финн тут же свихнулся бы окончательно и распереживался бы до смерти, а ты бы устроила истерику.
— Я — нет! — рявкаю я.
Впрочем, я не уверена, не начинается ли у меня истерика прямо сейчас. Все, что я сказала, вроде бы выглядит логично, вот только голос у меня срывается.
— Но это очевидно.
— Мы заслуживаем того, чтобы знать правду, Габриэль!
— Да что в ней толку? Вы же оба все равно не можете раздобыть денег. И как ты думаешь, чем я занимаюсь все это время, все эти вечера? Стараюсь их раздобыть!
— А потом уедешь.
Брат смотрит на меня, и его улыбка наконец гаснет. Ее сменяет несчастное выражение. Точнее, на лице Гэйба нет теперь никакого выражения, только глаза прищурились, словно защищаясь от ветра, которого здесь нет. Я не могу воззвать к чувствам Гэйба, потому что не знаю, есть ли они у него вообще.
— Человек только и может, что постараться, приложить усилия. Это я и делал.
— Видно, плохо старался, — говорю я.
Он выдергивает рукав рубашки из моих пальцев и открывает дверь. Шум и запахи паба врываются в лишенную воздуха комнатку.
— Да вообще все плохо. Ничего не поделаешь.
Гэйб захлопывает за собой дверь. Я решительно подавляю в себе печаль. Она даже не успела добраться до горла.
Теперь все зависит только от меня. Вот до чего дело дошло.
После ухода Гэйба я задерживаюсь в туалетной еще на несколько долгих минут, стою, прижавшись лбом к дверному косяку. Выйти сразу я не могу, поскольку Томми Фальк тут же начнет ухмыляться и отпускать глупые шуточки, и тогда я разревусь прямо на глазах у всех, а я совсем этого не желаю. Я знаю, Брайан Кэррол, скорее всего, так и ждет меня перед входом, и мне жаль, что он теряет время, — но не настолько жаль, чтобы поскорее выйти.
Немного погодя я глубоко вздыхаю. Наверное, до этого момента мне казалось, что я как-то сумею убедить Гэйба не уезжать. Что он все-таки, взвесив все хорошенько, передумает. Но теперь его отъезд не вызывает сомнений. Он как будто уже одной ногой на палубе парома.
Я выскальзываю из туалетной и обнаруживаю, что в нескольких футах от нее — задний выход из паба. Я мгновение-другое мечусь между двумя возможностями: то ли мне пройти через зал, мимо Гэйба и Томми Фалька, под взглядами множества мужчин, туда, где, наверное, все же ждет Брайан Кэррол, то ли выскочить через заднюю дверь в переулок и отправиться зализывать раны и дожидаться начала парада наездников.
Но больше всего мне хочется поскорее добраться до дома, залезть в постель, накрыть голову подушкой и лежать так до декабря или даже до марта.
Я могла бы съесть свой позор на обед, такой он густой и увесистый…
Я открываю заднюю дверь и выхожу, оставив где-то позади Брайана Кэррола.
Ветер стремглав несется по узкому переулку за пабом, между высокими каменными стенами, и когда я возвращаюсь к улице, то горестно думаю о горячем шоколаде и о доме, который уже не кажется домом. Я вижу, что море людей на улице стало еще плотнее, и мне совсем, совсем не хочется прямо сейчас пускаться по нему вплавь.
Потом я слышу, как меня кто-то окликает; это голос Финна.
Он хватает меня за локоть, но как-то неуверенно, и на одно короткое, странное мгновение Финн кажется мне пьяным, потому что я уже не доверяю обоим своим братьям, — но потом вижу: его просто подталкивает сзади клубящаяся вокруг нас толпа. Финн нащупывает мою левую руку, разжимает мне пальцы — и сует в ладонь ноябрьское пирожное. Оно истекает медом и маслом, ручеек пышного искристого крема с медом наполняет углубление в моей ладони. Крем просто умоляет, чтобы его поскорее слизнули. Неподалеку кто-то кричит, как водяная лошадь. Сердце мое бьется лихорадочно, как у кролика.
Предоставив пирожному таять сладостью, я поворачиваюсь, посмотреть в глаза Финну. И вижу перед собой незнакомца, некоего черного демона с призрачной белой ухмылкой. Мне требуется некоторое время, чтобы узнать брата под росписью углем и мелом, нанесенной на его щеки. Только губы у Финна розовые, потому что раскраску с них смыло, когда он жевал свое ноябрьское пирожное. На спине Финна висит на кожаном шнуре игрушечное копье, изготовленное из плавника.
— Где ты это взял?
Мне приходится кричать, чтобы он услышал меня сквозь оглушительный шум.
Финн хватает вторую мою руку и в нее тоже что-то кладет. Но когда я разжимаю пальцы, желая посмотреть, что это такое, он поспешно притискивает мою руку к туловищу. Я моргаю, чувствуя в ладони комок бумажных купюр.
Финн наклоняется ко мне. Дыхание у него сладкое, как нектар; он явно съел не одно пирожное, а куда больше.
— Я продал «морриса».
Я торопливо прячу деньги.
— И кто же дал тебе за него так много?
— Да какая-то глупая туристка, она решила, что «моррис» просто очаровательно выглядит.
Финн улыбается мне, его кривоватые зубы кажутся очень яркими на фоне перепачканного углем лица, волосы у братишки растрепаны… Я чувствую, как расплываюсь в улыбке.
— Наверное, это ты показался ей очаровательным. Улыбка исчезает с губ Финна. Как гласит одно из правил его личного кодекса, никому не следует упоминать о том, что Финн может показаться привлекательным представительницам противоположного пола. Я не знаю, в чем смысл этого правила, но оно сродни тому, которое запрещает благодарить Финна. Как-то это связано с комплиментами, которые Финну не нравятся.
Ну, неважно, — говорю я. — Отличная работа. — Вот только, — говорит Финн, облизывая пальцы, — я не знаю, как мы теперь доберемся до дома.
— Если выдержу парад наездников, — отвечаю я, — я перенесу тебя на своих крыльях!
