Солнечный удар - Михаил Широкий
И тогда, содрогаясь и трепеща от неимоверной боли, вытерпеть которую не в человеческих силах, он в последнем сознательном порыве обращает затмившийся, затравленный взор к небу, к сияющей и серебрящейся, как будто тоже хохочущей над ним и радующейся его мучениям луне, и начинает молить. Но не о спасении – он уже не надеется на него, – а о смерти, о скорейшем избавлении от мук. И не Бога он молит, в которого не очень-то и верил, о котором даже не задумывался толком. А её. Только она – и в это-то он верил свято и непреклонно – могла услышать его, сжалиться над ним, помочь ему, утешить его…
И он не обманулся в своей надежде. Его мольба была услышана. Ликующий кровожадный вой беснующейся нечисти внезапно был перекрыт и заглушён её сильным, чистым, звенящим голосом, который он узнал бы из тысячи других, раздавшимся как будто с небес:
– Прочь отсюда, погань, прочь! Оставьте его!.. Он мой! Только мой. И ничей больше.
И в одно мгновение, видимо зная, что не подчиниться этому повелению нельзя, твари отстали от него, метнулись кто куда и, как и незадолго до этого, как зыбкие ночные тени, растворились во тьме, словно их и не было.
А измученное, истерзанное, окровавленное тело Андрея камнем рухнуло наземь и распростёрлось на мокрой росистой траве. И, уже теряя сознание, он опять услышал её голос. На этот раз не твёрдый и властный, а умоляющий, надрывный, подрагивавший от сдерживаемых слёз:
– Позволь мне проститься с ним! С последним живым человеком… И последним, кто полюбил меня на этой земле…
X
Он очнулся от самого приятного, незабываемого ощущения в своей жизни – её ласковых, скользящих прикосновений. Мягкая тёплая рука гладила его взъерошенные, слипшиеся волосы, покрытый испариной лоб, осунувшиеся, запавшие щёки. Тонкие нежные пальцы касались его закрытых глаз, воспалённых, запёкшихся губ, отчётливо различимой впадинки на подбородке. Медленными, бережными движениями она отирала с его лица грязь и кровь и, склонившись к нему так близко, что кончики её пышных шелковистых волос щекотали его кожу, чуть слышно шептала ему что-то. Что именно, он не мог разобрать, да не особенно и пытался. Ему было непередаваемо хорошо, он чувствовал себя счастливым уже оттого, что слышал её голос, ощущал на своём лице её чистое дыхание, вдыхал в себя свежий, благоуханный аромат её кожи и волос. От всего этого разрывавшая только что всё его тело жгучая, невыносимая боль постепенно уходила, оледенелая кровь оттаяла и снова побежала по жилам, на мертвенно бледном лице заиграл слабый румянец.
Она вернула его к жизни. Она спасла его. Он понемногу приходил в себя. Возвращался из непроглядной смертной тьмы и холода к свету и теплу. Однако он не спешил открывать глаза, получая невыразимое удовольствие от её близости, её прикосновений, её голоса и запаха. Он не против был бы, чтобы эти восхитительные ощущения длились бесконечно, подчиняя и поглощая его без остатка, лишая его воли и сил, растворяя его в этой безбрежной сладостной стихии, накатывавшей на него широкими мягкими волнами. Он потерял счёт времени, он забыл, где он и что с ним, он ни о чём не хотел думать и ничего не желал знать.
Но поневоле пришлось вернуться к действительности и вспомнить о том, о чём он ни за что не хотел вспоминать. Она, прервав свой шёпот и немного помолчав, негромко, но отчётливо и ясно произнесла:
– Вставай, Андрей. С тобой уже всё в порядке. Все твои раны залечены.
Он открыл глаза и, пристально поглядев на неё, тихо, с лёгкой укоризной обронил:
– Все ли?
Её лицо помрачнело. Возле губ легла грустная складка.
– Уврачевать эту рану не в моих силах, – проговорила она, опустив ресницы и тяжело вздохнув.
Он приподнялся на локте и взглянул на неё ещё пристальнее, в самые глаза.
– А как же мне тогда жить?
Она горестно склонила голову и качнула ею.
– Не знаю, Андрюша, не знаю… Но как-нибудь придётся жить. По-другому нельзя. Всё живое должно жить и радоваться жизни. А я… – она осеклась и стиснула губы, точно боясь сказать лишнее.
Он, приподнявшись ещё выше, схватил её за плечи и чуть-чуть встряхнул.
– Опомнись, что ты! Что ты такое говоришь? Ты в своём уме? Неужели ты не понимаешь, что я не смогу жить без тебя! Это невозможно! Это просто невозможно. Без тебя нет для меня жизни!
Она подняла голову, тоже взглянула ему в глаза и изменившимся, замирающим голосом проговорила:
– Неужели же ты до сих пор ничего не понял?
– А что я должен понять?
Она молчала. Будто не решалась ответить. Лишь по-прежнему с нежностью и неизбывной грустью смотрела в его глаза и чуть покачивала головой.
– У тебя кто-то есть, да? – спросил он, вспомнив о её парне и с подозрением глядя на неё, словно надеясь прочитать ответ в выражении её лица.
Но она лишь горько улыбнулась и шевельнула бровью.
– Никого у меня нет… И не может быть…
– Но почему же? Почему? – недоумённо вопрошал он, вновь порывисто хватая её за плечи и приближая своё лицо к её лицу. – Что с тобой такое? В чём дело? Я же люблю тебя! И ты меня тоже, я уверен в этом. Любишь ведь, да?
Ещё более печальная и безнадёжная улыбка показалась на её лице, когда она едва слышно, будто вздохнув, прошептала:
– Да… люблю.
– Так в чём же дело? – в ажиотаже воскликнул он, непроизвольно привлекая её к себе и сжимая в объятиях. – Что может нам помешать? Что встанет на нашем пути?
Она, уткнувшись головой в его плечо, в то время как он зарылся лицом в её волосы и жадно вдыхал их запах, холодным, неживым, будто не своим голосом произнесла:
– Смерть!
Он, поражённый, немного отстранил её от себя и изумлёнными, округлившимися глазами уставился на неё.
– Что?!
Она твёрдо, пронзительно взглянула на него и медленно, с расстановкой,
