Приз варвара (ЛП) - Диксон Руби

— Что? Что с тобой?

Прижавшись лбом к моему, он закрывает глаза.

— Дай мне минутку. Этот резонанс…

Я все понимаю. Резонанс — несмотря на то, что он такой потрясающий и всецело желанный — мешает ему сохранять над собой контроль. Как-никак, он девственник, и это его первый раз. А учитывая, что резонанс обостряет происходящее? Неудивительно, что ему приходиться бороться за контроль. Я провожу рукой по его боку, гладя его, потому что, похоже, не могу удержаться. Я наверняка умру, если сейчас перестану прикасаться к нему. Это подождет.

Прямо здесь, прямо сейчас я чувствую завершенность. Моя пара похоронена глубоко внутри меня, моя грудь резонирует ему, а мир полон чудес и возможностей.

Салух неглубоко вонзается в меня, затем снова замирает.

— Я… не представляю, — начинает он, и тут же испускает стон. — Ты… но…

— Ты молодец, — шепчу я, поглаживая его по щеке, лбу и волосам. Боже, я просто хочу продолжать прикасаться к нему, везде, где только могу дотянуться. — Мы можем сделать это и по-быстрому. Для большего у нас еще вся вечность впереди.

Даже когда я просто произношу эти слова, они поражают меня своей дивностью. У нас еще вся вечность впереди. Теперь мы абсолютно, однозначно принадлежим друг другу. Наши кхаи создали из нас пару, и нет ни единого шанса, что другой мужчина когда-либо сможет встать между нами. Мне хочется смеяться от чистой радости этого открытия.

— Ти-фа-ни, я не хочу тебя напугать, — бормочет Салух. — Но… если я пошевелюсь, боюсь, я не смогу двигаться медленно.

Его лоб покрыт потом, на лице видно напряжение. Вены на его шее вздулись, как будто ему приходиться прилагать всевозможные усилия, чтобы, трахая меня, не стать по животному диким.

Но… я не возражаю против того, чтоб он стал по животному диким.

— Салух? — шепчу я. — Наклонишься ко мне?

Он так и делает.

Намотав на кулак его волосы, я прикусываю его челюсть, а затем провожу языком по этой отметке.

Он тихо гортанно рычит, и этот звук едва не теряется на фоне устойчивого грохота нашего резонанса. Мгновение спустя он скалит зубы в рыке, а в его глазах загорается диким огнем.

И он врезается в меня быстрым, жестоким толчком.

Я задыхаюсь. Миллион ощущений проносятся сквозь меня — бугорки его члена, трущиеся о мои внутренние стенки, толчки его шпоры по моему клитору, восприятие его проникновения — все это невообразимо потрясающе. Я все еще знаю, что я в безопасности, и для меня несколько шокирующе — и волнующе — видеть, как мой сдержанный Салух теряет самообладание. Положив руки ему на бедра, я впиваюсь ногтями.

— Да, именно так, детка. Отпусти контроль, ради меня.

Снова зарычав, он начинает стремительный, резкий ритм толчков. Он движется настолько резво, что я не успеваю приподнимать бедра достаточно быстро, чтобы соответствовать его движениям. Его шпора, когда он толкается в меня, непрерывно дразнит мой клитор, и он врезается в меня настолько жестко, что шкуры под нами сбиваются в кучу. Не то чтобы для меня это имело хоть какое-то значения — от того, как он на мне двигается, я чувствую себя невероятно. Мой рот разинут от непрерывных стонов, и я не в силах сформировать связную мысль. Мое тело насыщенно слишком уж сильным чувственным удовольствием, и проходит всего несколько мгновений, прежде чем я испускаю вопль, и моя киска сжимается вокруг его члена, а мое тело бьется в конвульсиях от оргазма.

— Моя, — цедит он сквозь зубы. — Моя женщина. Моя пара. — Его толчки становятся грубее, сильнее, и я стону, когда меня охватывает еще один оргазм. — Моя.

И тогда я чувствую это — горячий всплеск жидкости внутри меня, и я понимаю, что он кончает. Его тело надо мной содрогается в то время, когда он продолжает врезаться в меня. Пока он кончает, я цепляюсь за него, поскольку в моем теле все еще бешено бушует мой собственный оргазм. Когда он обрушивается на меня, я испускаю стон облегчения. Если бы он продолжал в меня врезаться, у меня нет никаких сомнений, что я бы продолжала кончать снова, снова и снова.

Вспотевшая, замше-подобная синяя кожа прилипает к моей, а его длинные волосы дико разбросаны у меня на лице. Правда, это меня заботит меньше всего. Закрыв глаза, я растворяюсь в ощущениях, как его грудь мурлычет напротив моей. Это кажется таким… интимным. Даже в большей степени, чем секс. Словно наши кхаи признаются друг другу в любви.

Салух поднимает голову и вглядывается в меня сверху вниз, затем начинает целовать мое лицо короткими, обжигающими поцелуями.

— Я так рад, — шепчет он.

— Рад? — спрашиваю я, глядя в его красивое лицо. — По поводу чего?

— Рад, что мой кхай наконец-то прислушался к моим мольбам. — Он насмешливо усмехается. — Я уже много лун умолял его объявить тебя моей парой. До сих пор он молчал.

Я застенчиво улыбаюсь ему. Неужели он любит меня уже столько времени?

— Похоже, я сначала должна была примириться с теми ужасными вещами.

В тот самый момент, когда я это говорю, я понимаю, что совершенно права. У меня нет внутриматочной спирали, как у Джоси, и я не принимала таблетки, как Меган, которая стала резонировать своей паре через несколько месяцев после того, как мы здесь приземлились. У меня не было никаких физических причин, препятствующих мне тут же с кем-то спариться.

Все это было только душевно. Возможно, мой кхай это знал, и знал, что мне нужно время, чтобы примириться с жизнью здесь. Что я должна примириться, что мужчина прикасается ко мне, прежде чем я смогу жить дальше.

Возможно, он знал, что я нуждаюсь именно в Салухе.

«Кхай, ты умница, — говорю я ему. — Лучше всех!»

Часть 17

ТИФФАНИ

Следующие четыре дня мы практически не покидаем наши шкуры. Мы едим, пьем, пригоршнями снега смываем с наших тел пот, после чего возвращаемся обратно в постель и ведем себя, как подростки. На самом деле, очень похотливые подростки.

Я это обожаю. Я обожаю каждое мгновение, проведенное с Салухом. В постели он ненасытен, к тому же еще и авантюрный. Для него нет ничего слишком извращенного или ненормального, и мы пробуем все позы, которые только мне удается вспомнить, и одну-две, которые придумывает он. А еще? Мужчина обожает полакомиться киской. Я неоднократно просыпалась, обнаруживая его между моих ног, преисполненного решимости начать день, доведя меня до оргазма.

Да разве можно на такое жаловаться?

Резонанс — основная причина, почему мы такие ненасытные: мурлыканье между нами идет просто безостановочно, и я подозреваю, что мы будем сексуально возбужденными, как дураки, пока он не зачнет в моей утробе младенца. Я уже сейчас вижу в сексе некоторые отличия — как только я слышу его мурлыканье, я промокаю. Без разницы, что мы только что занимались сексом, от него у меня мгновенно намокают трусики. Ну, если б у меня были бы трусики. Что же до Салуха? Он больше не «стреляет холостыми». Теперь, когда он кончает, его семя извергается молочным и густым, а не скорее жидким, как раньше. Могу лишь догадываться, что там полным-полно сперматозоидов, которые так и стараются изо всех сил, дабы забить мне гол. Я не против. Я уже размечталась о детишках с рожками Салуха и с моими дикими, кудрявыми волосами. Черт, это был бы самый красивый малыш на свете.

Даже после того, как первоначальное безумие резонанса проходит и мы больше не испытываем острой потребности вытрахать друг у друга мозги, нам не до исследований. Мне не очень-то интересует то, что содержится на этом корабле; для меня все это печальный, сломанный мусор. Я не такая, как Харлоу, которая постоянно изводит себя мыслями об изобретениях. Я скорее девушка-ремесленница. И для меня очевидно, что Салух не доверяет ничему из вещей этого старого космического корабля, поэтому мы придерживаемся исключительно нашего костра.

Где-то через неделю заканчиваются запасы топлива для костра, также, как и еда. Оставшись без источника обогрева, пару дней мы греемся, прижимаясь друг к другу под нашими одеялами, затем Салух заявляет, что самое время выйти в снега и немного поохотиться. Я предлагаю пойти с ним, однако он отказывает. Моей лодыжке сейчас гораздо лучше, она уже не такая опухшая, но он настаивает, чтобы я еще какое-то время на нее не наступала. Так что я, закутавшись в одеяла, провожу день в полном одиночестве у остывшего кострища, то недовольно дуясь, то немного дремля. Этот день без моей пары, когда он не рядышком со мной, кажется таким длинным и чертовски одиноким.