Татьяна Мудрая - Злато в крови
— Рога. Заколки, ну же!
Они куда больше походят на узкие кривые сабли, чем на рога животного. Прихватывая ими боковые пряди, отчего-то думаю, что посередине головы их завитки должна бы схватить и удержать перемычка, может быть, высокий гребень наподобие тех, что вкалывают испанки в свое головное кружево.
— Меч. Или нет, это я сама должна взять.
Только он и остался лежать на тонком белом полотне, когда я нарядил мою даму. Простые черные ножны с серебряными кольцами. Длинная рукоять с круглой съемной гардой, где изображены дерево и дракон; на рукояти вмятины, точно хозяйские пальцы втиснулись в шершавую кожу, оставив след, и на самом верху — темно-красный гранатовый кабошон. Чуть изогнутый, точно сабля, клинок почти вынут из ножен. От рукояти до острия по всему долу идет гравированный золотом и чернью орнамент: юноши и девушки с длинными развевающимися волосами, держась за руки, составили хоровод.
Селина на миг преклоняет перед ним колено, называет по имени:
— Тергата. Гром в руке Бога.
Задвигает клинок в ножны, подставляет под полотно раскрытые ладони, поднимает всё вместе и, отбрасывая ткань, продевает меч в петли на поясе.
Поднимает руку, и капюшон падает на лицо: теперь видно, что рисунок на нем — тоже стилизованный фантастический цветок. Хризантема посреди лба, ее стебель — вдоль прямого носа, два вырезных листа — глазницы. Зловеще и притягательно.
— Идемте, — глуховато доносится из-под куколя.
Все наши вереницей тянутся за ней. И я.
Такой я ее никогда не видел, но чувствую: прежние «костюмные» метаморфозы были маскарадом, эта — впервые — истинной сутью. Рыцарь. Тамплиер. Владетельница. Оживший стальной клинок. Неторопливая, торжественная поступь. Твердый и четкий ритм, в котором создаются и рушатся империи.
Так мы проходим через спиральную анфиладу до зала с текинскими коврами.
— Всё, — слышим мы. — Далее никто ни ногой, что бы ни привиделось и сколько бы ни тянулось.
На самом пороге она одним рывком сбрасывает с себя плащ и стелет под ноги. Снимает с пояса и выпрастывает из ножен саблю.
Справа от нее — широкий сосуд с водой и в нем ковш: ковшом черпает воду и льет на дол обнаженного клинка. Становится на плащ коленями и опускает меч изгибом от себя и рукоятью под левую руку. Веер золотых волос одевает ее сзади до пояса.
Медленно сменяются минуты. Течет, каплет, истекает время. Мерцают угли под насквозь изрезанным медным колпаком.
— От воды, что стекла по твоей остроте, — зову.
Блики на гладкой поверхности воды колышутся, потом затихают.
— От камня, что венчает твою рукоять, — зову.
Крупные искры отражаются в потемневшей драгоценности и падают вглубь.
— От огня, что тебя закалил — зову.
Угли вспыхивают синеватыми огоньками, переливаются, как двуцветная парча, темнеют, остывают.
— От ветра, что жар твой принял в себя, — зову.
В лицо ей и нам, стоящим в карауле, тянет робким сквозняком. Принц берет меня за плечо, стискивает. Теперь мы оба видим, что с дальней стороны, оттуда, где «черная комната» с роялем, подвигается вперед нечто белесоватое, как речной туман. Серебряные призраки вдоль стен. На пурпуре ковров — мириады бело-желтых населенных земель, обведенные черной лентой воды.
— Сердце моё зову: ответь! Плоть и душа моя — на меня посмотри! Твоя и моя кровь на клинке — в себя возьми!
Молчание, только прозрачная темнота заполняет всё пространство. Прозрачное молчание, призрачная тьма…
— Я отдам всё, чем обладаю, всё то, что составляет меня саму. Но не то, что по зароку уже принадлежит им всем, — внезапно говорит она своим сильным и мягким голосом. — Да, это я обещаю. С этим иду к тебе.
Мне кажется, что на мгновение кровь заливает плащ и течет по лезвию. Но это уходит, прежде я успеваю понять, видел ли я что-нибудь — или это морок.
А теперь — не молчание, но тишина, звучащая росой в колокольчике цветка, того, что на клобуке, бубенцами, привешенными к парадному поводу кровного жеребца, кольцами его узды. Поскрипывание широких ветвей карагача: на них впервые за много лет набухли весенние почки. Горит костер, расцветают звезды в ночном небе. Это искры огня ложатся на небо сияющими точками, отражаются широкими мазками в облаках. На камне у костра сидят в обнимку двое: хотя по ту сторону света нет для меня красок, я угадываю на ней белое и алое, на нем — точно такое же одеяние, но белое с черным. Вижу его белые волосы, белые глаза с темной полосой у радужки, тонкие губы, точеные черты. И меч Тергату у него на поясе.
— Ты верна себе, моя кукен, — говорит мужчина. — Защищаешь то, что защищать не требуется, и платишь без запроса.
— Я всегда имела ото всех и от тебя тоже — всё, что могла пожелать, — отвечает женщина, — кроме тебя самого.
— А я ровным счетом ничего не стою, — снова говорит он. — И от тебя мне ничего не нужно. Кроме самой тебя, моя кукен, моя светлая госпожа, моя золотая кицунэ. И это идет сверх того, чем ты обладала и обладаешь.
— Тогда приди и забери, Волчий Пастырь.
На этом всё кончается. Неземной свет отдаляется и тает, угли очага меркнут, и только наши острейшие вампирские глаза видят, как тяжело выступает из дверного проема Селина: мантия как попало перекинута через руку, волосы в беспорядке, глаза полузакрыты… И попадает — что там, падает! — прямо в объятия Грегора.
— У тебя же сил не осталось напрочь, — шепотом выговаривает Селине наш чертов Принц.
— Ага. Прям-таки с копыт валюсь. И вся как есть зеленовато-бледная.
— Вот что значит — глотать всякую дрянь вместо хорошего питья.
— Твоя правда, Большой Брат. А подайте-ка мне вкусненького полнокровного человечка, иначе вдрызг рассыплюсь… Да не переживай, это я шутю, то есть шуткую.
Тем не менее, Селина умудряется выпутаться из одежды почти самостоятельно и даже показывает Ролану и мне, как надо ее сложить.
— Нашли мою сестру? — спрашивает Махарет.
— Нашла, получила рекогносцировку, а самое главное — пропуск выправила по всей форме, чтоб никто мешать не посмел. Но это завтра, завтра, леди и джентльмены. Заказать спелео…подземное снаряжение и пройти инструктаж. И отобрать наиболее стойких к пещерному пребыванию. Ибо мы спустимся в самое недро земли.
Интерлюдия пятая. Ролан
Во всем, что случилось, — одно утешение: готические романы снятся не одному мне, а и всем прочим. И, похоже, снятся наяву и в твердой памяти.
Собственно говоря, я так и не уяснил себе, кто из нас что именно видел. Впрочем, как я могу судить, я, которому достаются лишь крошки с чужого стола, который подбирает яркие лоскуты и обрывки чужих грез?
