Цветок вампира - аконит - Мокашь Лили
— Да? — ответил он в смартфон.
Разобрать слова звонившего не получилось, даже сидя рядом с Костей. До меня доносился только бессвязный шум из, как казалось, нечленораздельных слов. Кто-то говорил очень быстро и на мгновение мне почудилось, что я слышала этот голос и раньше.
Лицо отца посерьёзнело. Он смотрел неотрывно на невидимую точку на столе и молча слушал говорившего. Когда человек по ту сторону замолчал, Костя тяжело вздохнул и провёл по лицу рукой, точно пытаясь снять с себя груз от дурных новостей:
— Я сейчас позвоню на работу, отпрошусь и посмотрю билеты. Прилетим первым же рейсом, как сможем, обещаю тебе. Главное, не волнуйся и постарайся лечь спать.
Голос в трубке снова обеспокоенно зазвучал и моё сердце зашлось галопом, когда я поняла, кому он принадлежал: звонила мама.
— Мария, пожалуйста, успокойся. Мы со всем справимся, как семья.
В растерянности я смотрела на отца, представляя худшее. Одно я знала наверняка: мама жива и смогла позвонить отцу, но случилось что-то страшное. Настолько страшное, что, кажется, нам придётся приехать в Ростов как можно скорее.
Отец попрощался с матерью и положил смартфон на стол. Короткое мгновение Костя продолжал смотреть перед собой, собираясь с духом, а после поднял глаза и обратился к ребятам.
— Чтобы у вас там не произошло, это может подождать несколько дней. Пройдёт пара дней, вы выпустите пар находясь раздельно и с чистой головой сможете сесть и всё обсудить. А сейчас, ребята, увы, вам стоит нас с Асей оставить вдвоём. Это касается только семьи, — Костя поднялся и движение руки призвал ребят поступить так же. Мои глаза встретились с глазами Эдика и в них читалось искреннее сожаление.
Ребята ушли вслед за отцом. Я так и не нашла в себе сил подняться с дивана и проводить их хотя бы до двери. Недоброе предчувствие сковало всё тело в ожидании приговора. Боже, только бы не случилось ничего не обратимого!
Хлопнула входная дверь. Послышались тяжёлые шаги, прежде чем Костя показался в проходной комнате и опустился рядом со мной на диван. Он осторожно вложил в свои тёплые ладони мои и помедлил прежде, чем обрушить на меня тяжёлую новость.
— Ася, твоя бабушка — начал он, избегая смотреть мне в глаза, точно призывал всё имеющееся в арсенале мужество, чтобы голос не дрогнул: — Она умерла.
Впервые в жизни дни текли для меня, как мутная однородная река. Время дня сменялось одно другим, а где-то глубоко внутри разрасталась всепоглощающая чёрная дыра. Она не только сама не издавала ни звука, но и, казалось, ела тишину ложками, поглощая то, что оставалось от маленькой девочки с крупными, почти хрустальными глазами, которую я видела на фотографиях, листая старый семейный альбом.
Никогда раньше я не сталкивалась со смертью. Увидя бабушку в гробу, я едва ли узнала родное лицо. На старческом лице разгладили каждую линию. Кожа выглядела неестественной, блёклой и плотной, точно была отлита из пластмассы. Пухлые аккуратные губы тонкой линией теперь тянулись по ширине всего лица, деля его на две огромные зоны. Это смерть делает с людьми такое или безразличные патологоанатомы постарались в своих пропахшем формалином подвалах?
Должно быть я слишком долго стояла у открытой крышки гроба. Тяжёлая рука отца легла на плечо. Я обернулась, заглянула Косте в глаза и увидела в них бескрайнее сострадание, граничащее со страхом. Интересно, чего он боялся? Того, что я не переживу это и останусь в Ростове? Наверное, его мысли сейчас больше заняты Марией: для матери бабушка была всем. Надёжной опорой, которой помогала ей растить меня все эти годы. Лучшей подругой и самым близким человеком, даже несмотря на то, что порой им приходилось прикрикивать на друг друга. На мгновение я подумала о том, как должно быть Марии и правда тяжело потерять столь значимого человека. Я любила бабушку, однако стоя рядом с безжизненным телом в полупустом белом зале крематория, представшая картина казалась чем-то нереальным. Дурным сном, который вот-вот бы закончился, стоило только захотеть. Я наблюдала за происходящим будто со стороны: вот отец отводит меня в сторону, уступая очередь миловидному седому старику с оголённой лысиной. Обеими руками он нервно мял шапку и смотрел на бабушку. Ресницы подрагивали от непрошенных слёз, а губы едва шевелились. Он что-то прошептал, сгорбившись над бабушкой, после чего поправил у той на шее ворот выбранной мамой парадной блузки, и удалился, заняв место в зале напротив меня.
Когда с прощаниями было покончено, двое крепких мужчин подхватили за блестящие сталью ручки тележки под гробом и водрузили тело на подвижную ленту, а затем накрыли гроб крышкой. Зазвучала музыка. Излишне громкая и отчего-то даже торжественная, что показалось мне совсем не уместным. Я обхватила себя руками, ища утешения, и смотря, как расходятся в сторону ставни. За ними оказалась лишь кромешная тьма. У меня перехватило дыхание, но я не тронулась с места. Даже сквозь отзвуки музыки слышалось, как лента пришла в движение. За звуком последовало и действие. Гроб мягко тронулся, устремляясь соприкоснуться с тьмой. Именно тогда ко мне пришло понимание происходящего. Понимание, что это – конец. Больше не будет посиделок с историями из молодости Тамары Васильевны, обжигающе горячего чая из самовара и неповторимых пирожков с капустой, аромат которых разыгрывал аппетит, стоило переступить порог всегда гостеприимного дома. Не будет конвертов с открытками на дни рождения, что бабушка разукрашивала акварелью от руки, придумывая каждый раз новые сюжеты. Всё хорошее, тёплое и светлое растворится, стоит последнему сантиметру деревянной прямоугольной коробки проехать по движущейся ленте.
Подобные размышления посетили не только меня. Я поняла это, как только увидела движение в зале. Костина рука соскользнула с плеча, и отец побежал по диагонали, чтобы перехватить Марию. По раскрасневшимся щекам матери крупными каплями скользили слёзы. Лицо исказила гримаса боли. Мама бежала к ленте с вытянутыми руками, точно надеялась, что успеет перехватить гроб, пока его не поглотило целиком. Отец обхватил Марию обеими руками, пытаясь удержать. Остальные молча смотрели, давясь, как один, слезами. Их взгляды блуждали, от лица Марии к усопшей и обратно. Отчаянно мама вырывалась из крепкой хватки отца, но Костя был сильнее. Она кричала так громко, что ни одна мелодия не способна была заглушить всю рождённую моментом осознания боль. Меня затрясло. Я боялась шевельнуться, потому стояла всё на том же месте. Страх, что и меня захлестнёт этим цунами, царапал горло изнутри сотней острых лезвий. Я запретила себе отводить взгляд от матери. Запретила предпринимать что-либо, пока не кончится эта чёртова музыка.
С последним аккордом послышался спасительный звук сомкнувшихся вновь дверей. Гроб с тем, что когда-то было моей бабушкой, исчез навсегда. Я видела, как у мамы подкосились ноги и если бы объятия отца не оказались крепки, вряд ли бы она устояла. Новый муж мамы стоял вдали от всех, хмуро смотря на развернувшуюся картину. На месте Кости должен был быть он. С момента смерти бабушки, я взглянула на спутника мамы под новым ракурсом. И этот угол обзора едва ли мне нравился. Как я могла оставить её одну, доверяя человеку, который в момент, когда она больше всего в этом нуждалась, не смог подставить маме плечо? Наконец, найдя в себе силы, я поспешила к родителям, которые так и стояли посреди зала. Я обняла обоих так крепко, до боли в руках и твёрдо решила, что никогда их не оставлю. Чтобы между нами не происходило.
Селиться дома вместе с матерью и отчимом я не стала, пусть в квартире за мной формально до сих пор оставалась комната. На время похорон в неё расположили приехавших из Архангельска родственников. Воспользовавшись предложением Кости, я десять дней ночевала в маленьком отеле на окраине города, в соседнем номере. Было приятно хотя бы ненадолго оставаться одной, в попытках примириться с новой реальностью.
Удивительно, но после смерти бабушки мир не остановил своё вращение. Он продолжал движение, не обращая внимание на наше горе, безразлично смотря, как рождаются и исчезают новые люди. Каждое утро, сидя у большого окна с уютными кружевными занавесками, я наблюдала за снующими в обе стороны по улице прохожими. Они торопились по своим неведомым делам, уткнувшись, кто в мягкий с виду шарф, а кто – в приподнятый воротник пальто. От дыхания каждого шёл пар.
