Страж - Елизавета Владимировна Соболянская
– Заплатите, месье, – приговаривала она, – мне нужно кормить детей!
Солдатам и даже офицерам нравилась ее улыбка, теплые карие глаза и довольно светлые волосы. Поначалу они вели себя вежливо – покупали ракушки и рыбу, любили запеченных на углях крабов и сидр. А потом… Эмилия приглянулась офицеру, но отказала ему. Ее утащили прямо с рынка, обвинив в подстрекательстве к свержению германского владычества. Крики женщины недолго раздавались из здания комендатуры, утром ее выбросили на пляж куском мяса.
Соседки подобрали несчастную женщину, принесли домой, где она пролежала еще несколько дней, а потом тихо умерла, оставив мужа и тринадцатилетнюю дочь. Новорожденный сын умер от голода – в Кольвиль-сюр-Мер не осталось коров или коз, чтобы выкормить его.
Потом была тихая церемония прощания на маленьком общинном кладбище, а утром отец Луизы ушел в море. Его не было так долго, что девочка замерзла, стоя на причале, где жены, матери и сестры прежде встречали рыбаков. Солнце давно село, когда баркас Гийома наконец стукнул бортом о просмоленные доски, и Луиза поймала неловкими от холода руками причальный канат.
Отец был спокоен и молчалив – как всегда. Только лицо было абсолютно мокрым от соленых морских брызг.
Он вытащил из лодки корзину с уловом – почти пустую, и медленно побрел к дому, прижав к себе Луизу. С того дня девочка стала хозяйкой в доме. Она заняла на рынке место матери, но по совету старой Агнес стала прятаться. Огромная кофта поверх нескольких юбок – так и стоять теплее, и солдаты не обращают внимания. Сразу три платка, скрывающие лицо, волосы и плечи. Только руки на виду, но руки эти трудно назвать красивыми – они поцарапаны острыми краями раковин, разъедены морской солью, обожжены искрами жаровни. Ничем не привлекательные руки работающего ребенка…
И все же Луиза росла. Иногда ей отчаянно хотелось сбросить потертые, пыльные «маскировочные» тряпки. Надеть красивое платье, уложить волосы и прийти в церковь в воскресенье красивой и взрослой… Увы, уже через два года стало понятно, что маскировка нужна, просто необходима! Луиза быстро росла и, несмотря на скудное питание, округлялась.
Старая Агнес только головой качала и подсказывала подложить в грубые башмаки свернутую газету – чтобы прихрамывать, как отец.
Кое-как миновало пять лет. Луизе исполнилось восемнадцать. Снова пришла весна. Но жизнь на побережье стала еще труднее – рыбакам запретили выходить в море. Их баркасы отобрали или пробили лодкам дно. На берегу немцы выстроили бункер, и вокруг него постоянно ходили патрули, стреляя без предупреждения.
К весне умерла старая Агнес, за ней еще несколько стариков. Отец Луизы сильно сдал и больше сидел и грелся на солнце, чем занимался садом. Девушка была почти в отчаянии – что же делать? Как выжить? И вдруг на рассвете в начале июня над морем завыли низко идущие самолеты. Потом раздались близкие взрывы, и жители общины уже привычно нырнули в подвалы и щели, выкопанные за минувшие годы оккупации.
Сидели практически весь день, слушая грохот канонады, крики солдат и автоматные очереди. Когда все стихло, Луизу внезапно схватил за руку отец:
– Пляж! Беги на пляж, детка! Пока море не смыло то, что упало на берег!
– Что? Отец, что ты говоришь? – Непонятливо вскинулась девушка.
– Ты слышала гул и грохот? Корабли, самолеты, танки… Наверняка там сейчас куча разбитой техники, которую унесет отливом в море!
Больше Луизе объяснять было не нужно. В их скудном быту пригодится все – веревки, чехлы для сидений, сухпайки и фляги. Все, что получится раздобыть!
Она выбралась из погреба и помчалась на пляж, с ужасом разглядывая огромные воронки на булыжной мостовой в центре деревни. Другие соседи тоже выбирались из подвалов и, щурясь, осторожно спешили к морю. А там… Всюду лежали мертвые. Валялась разбитая техника, оружие, гильзы от патронов и снарядов.
Пляж в общине давно был поделен между семьями, так что люди разошлись по «своим» углам и начали торопливо собирать «трофеи». Кто-то снимал сапоги и ремни, кто-то не отказывался от простреленных плащей и кителей. Луиза с отцом дошли до той части пляжа, что считалась «их», и остановились. Тут лежал разбитый самолет!
– Сколько дерева! – обрадовался Гийом. – Можно будет сделать запас!
Он принялся обдирать фанеру, а Луиза заглянула внутрь самолета и оторопела – там лежал пилот! Молодой, красивый парень в сбившемся шлемофоне. На лбу наливалась шишка, утепленная кожаная куртка была цела, как и белый шелковый шарф на шее. Отец заметил, что она остановилась, и тоже заглянул:
– Неужели жив? – изумился он, прикладывая ухо к груди пилота. – Жив! Надо же! Что ж, дочка, помогай!
Вдвоем они вытащили парня из кабины, уложили на сорванную часть крыла и осмотрели.
– Дырок нет, просто ударился о панель, – сделал вывод старый моряк. – Давай-ка, детка, бери парашют, из шелка выйдет отличное платьице, а стропы пригодятся для сетей… И понесем этого несчастного к нам. Его отряд все равно ушел вперед. Даже если они вернутся, его к тому времени заберет море.
Луиза не возражала.
Они с отцом, пыхтя и отдуваясь, тянули раненого на листе фанеры к своему дому.
По правде сказать, их дом устоял лишь потому, что был каменным и очень старинным. Первый этаж просто врос в землю, и даже полуразрушенная крыша, покрытая дерном, защищала их от весенних дождей.
Дома отец велел ей топить печь, греть воду и варить кашу – в самолете нашелся паек с банкой тушенки и брикетом полуготовой крупы. А сам вернулся к морю, надеясь подобрать еще что-нибудь полезное.
Глава 29
Еще несколько дней вокруг грохотало, но жители Кольвиль-сюр-Мер успели ухватить то, что не унесло море, и теперь тихо сидели по домам, пережидая наплыв солдат в незнакомой форме.
На четвертый день после высадки союзников Луиза сидела у окна с выбитым стеклом и сшивала слои тонкого парашютного шелка в платье. Легкое, воздушное, с пышной юбкой и рукавами-фонариками. Раненый лежал на том же самом куске фанеры, на котором его принесли. Так оказалось проще ухаживать за ним, кормить с ложечки, подставлять посудину и обмывать красивое сильное тело прохладной водой, когда пилот горел в
