Дебора Боэм - Призрак улыбки

Поцелуй Гаки-сан вдыхал в меня жизнь и насыщал ее кислородом, был слаще, чем все фрукты мира. И когда он оторвался от моих губ, сказав: "Погоди, слышишь?" — я только слабо застонала и, обхватив его рукой за шею, попыталась опять притянуть к себе, но он воспротивился:

— Нет. Послушай!

Я попыталась напрячь слух и почти сразу услышала слабое пение, похожее на старинную песню без слов — лишь вздохи и тремоло, будто поет сам ветер. Секундой позже что-то стало сгущаться в плотном светящемся воздухе. Сначала мне показалось, что это, наверное, струи пара, которые донесло из соседнего образованного горячими источниками бассейна, но — тут я просто открыла от изумления рот — облако пара начало постепенно приобретать человеческий облик. Я увидела, что какие-то пятна тумана очень похожи на развевающиеся волосы, другие — на очертания струящегося кимоно и на печальное, растерянное лицо.

Поцелуй свел меня с ума, подумала я с дрожью, но, посмотрев на Гаки-сан, увидела у него на лице выражение страха, воинственности и решимости. Тут же вспомнилось, что, по преданию, призрак накидывается на купающихся в горячих источниках мужчин. Неужели перед глазами у Гаки-сан та же картина, что у меня, и ему кажется, что мстительная горничная вот-вот погонится за ним.

— Закрой глаза, — сказал он мне неожиданно резко.

— Почему?

— Не спрашивай. Просто закрой. Немедленно, — прошипел он с какой-то яростью. Я покорно зажмурилась, как ребенок, играющий в прятки. — И не открывай их, пока я не разрешу. Если откроешь, — добавил он, — наша любовь погибнет.

Я еще крепче зажмурилась. Наша любовь, вот оно, он сказал "наша любовь". Мне удалось совладать с собой и не подглядывать, но я не могла не почувствовать какие-то странные перемены. Вода пришла в движение, казалось, Гаки-сан борется с кем-то, и было странное ощущение — как бы его точнее передать? — что он занимает больше пространства, чем прежде. Потом я услышала жуткий рык, что-то скорее звериное, чем человеческое, а за ним — пронзительный женский крик. Вода опять вспенилась, и мне показалось, что Гаки-сан что-то сказал, но язык был непохож на японский или какой-нибудь другой, когда-либо слышанный мной. Еще один женский крик — не так близко, как первый, и секунду спустя вода успокоилась совершенно.

Я услышала вздох Гаки-сан, потом его теплые живые губы вновь прикоснулись к моим губам, но я все еще не открывала глаз. Прошли секунды, долгие секунды, и наконец священник прошептал: "Можешь теперь посмотреть на меня, Джо-сан". Он стоял прямо против меня, над водой — его изумительное, чарующее лицо и до блеска выбритый череп, вокруг — бестелесные, мягкие клубы пара: ни крови, ни призраков, ни чудовищ. Репортер во мне рвался узнать, "что же это все-таки было?", но сгорающая от страсти женщина жаждала только поцелуев.

Как все обольстительные, затягивающие и потенциально смертельно опасные наркотики, секс имеет свою изнанку. Но чудодейственные его свойства бесспорны, и, вероятно, именно поэтому мне никогда не удавалось от него отказаться. По правде говоря, я тихо подозреваю, что одна из причин, почему некоторые религиозные люди дают порой обет воздержания, заключается в том, что высшее утонченное сексуальное наслаждение способно выступать в форме кощунственной имитации духовного просветления. Медитация, безусловно, прекрасна, но вынуждена признаться, что никогда я с такой силой не ощущала одновременно причастность мгновению и полную от него отрешенность, а также глубинную связь с движением мистической матрицы бытия, как в момент наивысшего напряжения страсти: чувственное наслаждение выступало своего рода карнавальной маской сатори.

"Вчера мы были обезьянами, а завтра станем воспоминанием Реально только Великое Сейчас". Это было одно из придуманных моей матерью изречений, зародившееся, наверное, в каком-нибудь пропитанном запахом виски притоне Будапешта или Стамбула. И все же она права. Вчера и завтра — гоняющиеся за нами призраки, и мы часто тратим так много сил, переживая чувство вины или нервничая по поводу предстоящего, что нас уже не хватает на самую обыкновенную жизнь. Однако в ту ночь полнолуния, в окутанном парами озере рядом с рекой, с Гаки-сан, я была одноклеточно цельной в лучшем смысле этого слова. Никакой обремененности чувствами, никаких двойных мыслей и утаенных стремлений. Я вся была словно наполненный желанием сосуд и жаждала одного: близости и свершения.

— Здесь никого, — прошептала я, — только ты и я. — Наши лица были совсем-совсем рядом: ресницы соприкасались, облачка пара в унисон вырывались из полуоткрытых губ. Сохраняй я способность думать, я приняла бы это за метафору слияния душ, но я голову потеряла от страсти и могла думать только о том, как бы уничтожить последний оставшийся между нами зазор. Я дошла до того состояния, когда поцелуи перестают быть восхитительной прелюдией и превращаются в жестокую муку. Каким-то уголком сознания я понимала, что нахожусь в плену у своих гормонов и древнего завета, что повелевает умножать численность нашего порочного и все-таки не лишенного привлекательности рода, но желание не становилось от этого менее властным.

И поэтому, когда Гаки-сан, прикрыв глаза, начал снова искать мои губы, я взмолилась: "Пожалуйста, я не могу так, мне нужна полная близость". В ответ он сжал меня так крепко, что — мне послышалось — одно из ребер хрустнуло, и это было более чем уместно: мы как бы снова вернулись к Адаму и Еве.

— Мы близки так, как только могут быть близки двое, — едва слышно проговорил он. — Ты в моем сердце, а я — в твоем. Глядя тебе в глаза, я чувствую, что плыву в голубых волнах твоей души. Разве этого недостаточно?

Не смей и думать сказать это вслух, ты, грубая похотливая американка, предупредила я себя, но моя своевольная сущность, с дьявольским упорством добивающаяся немедленного удовлетворения, была стопроцентно глуха.

— Пойми, — прошептала я, — к сожалению, мне далеко до твоей утонченности и хочется, чтобы ты вошел в меня, так сказать, в более материальном смысле.

Гаки-сан, казалось, был уязвлен:

— Нет-нет, — сказал он, — я даже не думал об этом. Соитие невозможно для нас, это было бы… тимэйтэки. Последнее слово было мне незнакомо, и только несколько жизней спустя, заглянув в японо-английский словарь, я узнала, что оно означало "смертельно". Но тогда я решилась на предположение.

— Неужели ты болен? — спросила я недоверчиво, уж очень он был не похож на носителя передаваемой половым путем болезни.

— Нет, — сказал Гаки-сан. — Дело не в этом. Дело совсем не в этом.