Чернила - Эмма Хамм
Цирк стер его историю и все, чем он был. Он стал другим, просто выйдя на сцену.
Но он устал врать, а они заслуживали знать.
Он сдался и кивнул Тому.
— Да, и многих.
Букер не мог смотреть никому в глаза после этого. Было неправильно даже стоять в той же комнате, когда он… мог забрать жизнь и не переживать. Пока годы спустя не осознал, что у тех душ тоже были семьи.
Ладонь коснулась его плеча, сильная и уверенная. Клара сжала его плечо.
— Может, ты и убивал, но ты — все еще наш Букер. Мы все делали то, чем не гордимся. Я рада, что ты смог рассказать нам.
Радость от ее слов хлынула на него, он выдохнул. Его мышцы не двигались, а лицо оставалось неподвижным, потому что он был не тем, кто давал людям понять, что они повлияли на него.
Но он ценил это. Больше, чем она могла знать.
Букер кивнул.
— Спасибо.
— Не за что.
Она отошла, и он посмотрел на Фрэнка.
— С твоего позволения, глава. Я знаю, что работаю тут, и мой визит к Пинкертонам добром не кончится. Какое-то время меня не будет.
— Сомневаюсь, — Фрэнк скрестил руки на груди и строго глядел на него. — Вряд ли они заставят тебя остаться, если ты не хочешь.
— Я не хочу.
— Хорошо. Тогда поздоровайся со своей старой семьей и забери нашу девочку, — Букер зашагал, и Фрэнк кашлянул. — О, и, Букер?
— Да?
Фрэнк сжал ладонью бицепс Букера. Он притянул Букера ближе и шепнул едва слышно:
— Проследи, чтобы старик немного истек кровью за меня. Ладно?
Тьма в душе Букера расправила крылья. Цепи гремели на ветру, который никто не ощущал, и мрачная улыбка расплылась на его лице.
— Я на это и нацелился.
Он вышел за дверь и направился к старому дому, где ждали Пинкертоны. Каждый шаг делал его ближе к существу, которым он раньше был. Дьяволу. Демону.
Он был мужчиной, который собирался вернуть свою женщину.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Ирен медленно открыла глаза. Ресницы склеились, и было больно. Почему глаза пересохли? Она не помнила ничего в тумане сна.
Сон был приятным. О мужчине, покрытом татуировками, и тьме, окружающей его, что не пугала, а была доброй. Он протянул руку к ней, повел ее по залитому луной полю с улыбкой на лице.
Любой боялся бы его. Она и сама немного боялась, когда видела ту улыбку, но он казался ей добрым.
— Букер? — спросила она, убежденная, что этот улыбающийся мужчина не мог быть тем, которого она любила.
Он открыл рот, но…
Сон потемнел.
Его губы рассекли его щеки, челюсть открылась так широко, что Ирен могла туда провалиться. Из глубины пасти раздались крики. Людей было несметное множество, и они просили о помощи.
Они хотели мести. Он убил их, и они хотели, чтобы она помогла им отомстить человеку, которому никто не разрешал вредить им. Они хотели, чтобы она сделала кое-что. Что угодно. Почему она стояла там, смотрела на него, когда могла покончить с их мучениями одним взмахом?
Сон и разбудил ее. Не звуки в комнате или постоянное капанье воды. Сон.
Ирен огляделась, пытаясь понять, где она была, и почему. Она была в бревенчатой избе. Деревянный пол, деревянные стены, деревянные потолки. Краски должны были успокаивать, но она прекрасно помнила это место из детства.
В углу была печь, где она обожгла руку, когда ей было пять. Пытаясь приготовить завтрак, не разбудив родителей, она опустила ладонь на поверхность и опалила кожу. От крика Ирен ее мать вылетела из кровати и погрузила руку Ирен в рукомойник у печи. Кожа слезла с ее ладони.
Комната была маленькой, в нее умещались стол, две кровати и маленькая кухня. Купальня была в отдельном строении.
У двери остался крюк, где отец вешал ремень, чтобы напомнить ей, что плохих девочек им били, если они вели себя плохо.
Она всегда была послушной.
Дыхание Ирен стало быстрее, и она поняла, что ремень оставался там. Ее отец был где-то здесь, и если она продолжит так дышать, он поймет, что она проснулась.
Почему она была в избе? Ирен не помнила, чтобы они уходили. Она не помнила родителей, ведь была в цирке.
Она была с Эвелин и Кларой, примеряла новую одежду, ощущая себя принцессой. Будто она заслуживала носить цвета, что ей нравились, хоть мама назвала бы их пошлыми.
Нет. Она пошла одна в магазин, потому что никто не потревожил бы ее. Она не представляла, что к ней стали бы лезть, когда она хотела просто взять еще ткани.
Воспоминания хлынули в голову, и она поняла с пугающей ясностью, почему была тут. Ирен пошла домой с родителями. Они усадили ее на кухне и пытались пристыдить.
Она спорила. Цирк был ее домом. Она нашла там столько любви и принятия, что не могла променять это на свою клетку.
Впервые она говорила нет родителям. И в ее груди расцвела роскошная свобода. Они не могли ее заставить делать то, чего она не хотела.
А потом мама дала ей чашку чая. Она сделала пару глотков, спорила с отцом…
И пустота.
Она ничего не помнила после этого. Что было в том чае? Они отключили так дочь, чтобы притащить ее в глушь?
Это была охотничья изба ее отца. Они бывали тут только летом и осенью, когда он хотел половить рыбы и побыть вдали от глаз церкви. Ее мать ненавидела это место. Оно было полным жуков и грызунов, и ее мама, уважаемая дама, не хотела тут находиться.
Из-за этого они уже давно тут не бывали. Ее отец раньше все время уходил сюда, если она правильно помнила. Летом ему удавалось поиграть, и он приносил пойманных сомов на ужин.
Но было странно, что они сейчас находились тут. Что они задумали?
Дверь хижины открылась, и вошел ее отец. Он был в коричневом пиджаке, белой застегнутой рубашке, что было необычно. Он любил показывать себя богатым, так что всегда наряжался как пастор. Черный пиджак. Белая чистая
