Ката - дочь конунга (СИ) - Степанова Мария Игоревна

Маша была счастлива тем, что пригодилась, и так занята, что прошла целая неделя, прежде чем она вспомнила, что собиралась втихушку сбежать домой. А вспомнила она это, когда встретила во дворе Мала.

— Слышал, слышал, — усмехнулся юноша, — тетка Елька теперь только о тебе и говорит! Слышал, яблоки как-то в меду варить собираются, говорят, ты научила!

Маша зарделась. Похвала была ей приятна. И вдруг она вспомнила! Собиралась же! Домой!

Мал… — она вдруг замолчала. Потому что не хотела домой. Здесь она чувствовала себя как дома. Сейчас на нее снизошел тот покой, о котором она мечтала целых два месяца там, дома.

Мал видел что она мнется и ждал, что же она скажет.

— Мал, — Маша тряхнула головой, — приходи как освободишься, поговорим.

— Хорошо, — юноша кивнул, — зайду.

Но, поболтать со старым приятелем у Маши не получилось. Пламена, волнуясь, прибежала, сообщив, что Машу немедленно зовет к себе боярыня. Это было странно, виделись они за обедом, и боярыня тогда ничего от нее не хотела, напротив, собиралась остаток дня провести в своей спальне, потому что ребенок в последнее время вел себя очень беспокойно.

Боярынины покои были самыми большими и вмещали в себя несколько комнат. Убранство их было красивым, но не вычурным. У оконца стоял станок для вышивания, на котором была натянута ткань, наполовину уже расшитая. Даже неоконченная, вышивка выглядела очень красиво.

Боярыня вышла из спальни, Маша поклонилась. Анна была одета в домашнее, без расшитой тяжелой одежды, две косы спускались по плечам. В этом простом виде она выглядела еще милее, и Маша в очередной раз удивилась, как молодо выглядит жена Светозара.

— Толкается, — смущенно призналась боярыня, поглаживая живот, — спать не дает.

Сейчас было заметно, что беременность уже на большом сроке, и Маша, мало понимавшая в этом, вдруг заволновалась.

— А там, — она указала на живот, — точно один?

— Точно, — улыбнулась Анна, — доченька там, я знаю! Я уж и имя придумала — Забава! Муж сердится, говорит имя чернавки, а мне по сердцу!

Она села на лавку, застеленную мягким ковром, протянула к Маше руку, подзывая. Маша подошла, села рядом. Она видела, что боярыня отчего-то нервничает, и эта нервозность передавалась и ей.

— Я была девятой дочкой у своего отца, — ни с того ни с сего сказала Анна, — отец не особо дорожил нами, дочерьми, и с радостью отдал меня замуж за Светозара, надеясь стать ближе к королю. Мне тогда было четырнадцать лет, и не так я видела свою судьбу. Отец просчитался — король вскоре погиб, а Светозар уехал, забрав только меня и нашего сына. Мне было четырнадцать, когда он взял меня, и я боялась его. Мне больше нравился его брат, он был всегда весел и приветлив к нам, но, брат Светозара погиб, а вскоре я узнала, что беременна. Я смирилась, потому что была уверена, что умру в родах, так было мне написано на роду, моя мать тоже умерла, выпустив меня на свет. Но когда пришло время, Светозар оказался рядом. Он не отошел ни на шаг, хотя повитуха гнала его, молился нашему богу, и сам принял сына из моего чрева. Тогда я и полюбила его. Да, он был суров, он никогда не говорил мне о любви, но никто никогда не боролся за меня так, как мой муж.

Боярыня обернулась к Маше и взяла ее за руки.

— Ты ведь хорошо знаешь Светозара, — сказала она, и это был не вопрос, — и он знает тебя лучше, чем знают чьих-то родственников.

Маша почувствовала, как по позвоночнику побежали колючими лапками маленькие холодные мурашки.

— Он держал тебя в обьятиях и благодарил господа, что ты вернулась, — тем временем говорила боярыня, — я видела такое только один раз, когда родился Ратибор. Тогда мой муж тоже плакал и благодарил бога, что тот послал брата обратно. Я отчаялась понять, кто ты для моего мужа, но я знаю одно — ты ему дорога.

Маша убежала бы и спряталась от этих пронзительных глаз и слов, выворачивающих душу, но боярыня держала ее за руки, и ей приходилось терпеть.

— Я — датчанка, предки моих предков были колдунами и предсказателями судьбы. Я вижу вещие сны. Мне приснилось, что я вскоре умру.

Тут уж Маша не выдержала, выдернула руки и, неожиданно для себя, обняла жену Светозара.

— Нет, нет! — протараторила она, — ну что за ерунда?! Ты не умрешь, у вас родится ребеночек, и все будет хорошо!

— Я не боюсь смерти, — ответила Анна, — все, о чем я мечтала, сбылось. Но я прошу тебя, если ты хоть немного благодарна мне, не оставляй его в черный день. Мужчины слабы, они ломаются от потерь, они рычат как звери, теряя человеческое обличье. Мужчине, чтобы оставаться человеком, нужна женщина рядом. Обещай мне!

Маша чувствовала, что у нее сбивается дыхание. Не хватало ее зареветь.

— Обещай мне! — повторила боярыня, и Маша кивнула.

— Обещаю.

42

Больше подобных разговоров не происходило. Боярыня по-прежнему была спокойной и безмятежной, хотя, чем ближе подходил день возвращения Светозара, тем более она становилась требовательной в желании сделать все идеально. Маша тоже принимала участие, тем более, что Анна, казалось, старается представить ее наибольшему числу жителей большого боярского дома. Одним из традиционных действ был поход на торг, где хозяйка сама лично выбирала товары. Именно в такой день Маша и попалась на глаза Светозару, решившему сопроводить супругу.

— Нездорова я, — Анна поглаживала низ живота и слегка морщилась, — боюсь. Поезжай на торг, дам тебе в помощь пару мужиков покрепче…

Боярыня задумалась.

— Возгаря возьмешь, да Горазда. Душица с вами тоже. Она торг знает, сама оттуда, отец ее уж лет двадцать торгует в рыбном конце.

Маша кивала. Ей хотелось отплатить этой женщине за ее доброту, а, кроме того, слова о скорой боярыниной смерти нехотя пробрались в голову и всплывали регулярно, пугая Машу. В такие моменты она старалась гнать дурные мысли, но происходило это не столь быстро, как бы хотелось.

— Ратибор с вами поедет, — подумав, добавила боярыня, — пусть поможет, да проветрит буйную голову. И Богдана возьми. Пусть мальчонка порадуется.

Сборы на торг были долгими и тщательными, будто бы они собирались, как минимум, заночевать в городе. Пламена долго принаряжала Машу, закутав ее в две шерстяные юбки, предварительно натянув на ноги выше колен теплые вязаные чулки, а сверху, расшитую цветной ниткой и мелким бисером, шубку чуть ниже бедер. На голову поверх тонкого белого платка приладила шапочку с оторочкой, а в уши вдела тяжелые серебряные серьги в форме витиеватого ромба.

Поцокав в восторге языком, Пламена посетовала, что и ей нельзя на торг, из чего Маша сделала вывод, что выходы за ворота для женщин были сродни выходу в свет в двадцать первом веке.

Во дворе уже ждали кони. Ратибор сидел в седле. Нетерпеливо пощелкивая тонким хлыстом по сапогу. Конь под ним переступал, тоже слегка нервозный. Маша в очередной раз изумилась, как же похож парень на Светислава.

— Заждались уже, красавица! — Ратибор улыбнулся, хлопнул коня по крупу и вылетел в открытые ворота.

Машу усадили на лошадку. Она и раньше очень боялась, но сейчас оказалось, что сидеть придется боком, а это было еще страшнее. Вцепившись в поводья, она сжала бедра, стараясь не елозить по седлу и мысленно попросила лошадку не торопиться, чтобы не стряхнуть ее по дороге.

— Ты боишься? — услышала она детский голос и обернулась.

Богдан сидел в седле взрослой кобылы и было заметно, что мальчик чувствует себя очень уверенно.

— Немножко, — призналась Маша, — я ни разу не ездила боком.

— Это неудобно, — согласился мальчик, — но ты не бойся, лошади чувствуют страх и стараются скинуть седока.

Процессия выехала за ворота и двинулась в город. Маша ехала посередине, до судорог стискивая пальцы на тонких ремнях, справа, старательно сдерживая молодого коня, покачивался Ратибор, слева, не замолкая ни на минуту, Богдан. Маша посматривала то на одного, то на другого. Конечно, она уже знала, что Богдан — сын Ратибора. Тот самый крапивник, о котором шептала Пламена. Мальчишку любили все, не по приказу хозяйки дома, а за легкий характер и способность расположить к себе. Все, кроме родного отца. Ратибор, казалось, совсем его не замечал, да и Богдан, чувствуя отношение, старался не докучать парню. Маша мысленно прикинула — если Ратибор ее ровесник, а мальчику недавно исполнилось шесть, значит юному родителю исполнилось всего четырнадцать на момент появления сына на свет. Конечно, отцовских чувств он не испытывал. Он и страсти-то к матери своего ребенка не переживал, тем более, что девушка, обнаружившая беременность, и бросившаяся в ноги к боярыне, хоть и получила достойный уход, родов не пережила, и маленький байстрюк переехал в боярский дом.