Воронье сердце. Отбор по принуждению (СИ) - Бородина Мария
Рэнимор непонимающе глянул на меня исподлобья, а потом рассмеялся:
— Шанти? О, Филлагория! Лира, ты что, ревнуешь?
Его слова были подобны удару в солнечное сплетение. И этот удар вмиг вытряс из меня дух. Я потеряла дыхание, а ночь неожиданно показалась густой и темной: хоть на кусочки режь. Ревную? Вот еще!
«У вас истинно королевский разрез глаз», — пропел в голове визгливый голос шута, и насыщенная тьма вокруг превратилась в черный лед. Я улетела в замерзший омут, и бурное течение потянуло ко дну. Воздух — лед, сердце — лед, да и небо, кажется, кто-то отлил из замерзшей воды.
— Кого ревную? — я нахмурилась, стараясь держать марку. Но руки уже во всю ходуном ходили, а изнутри колотила дрожь. — Тебя, что ли? Не много ли чести?
Не странно ли это: ревновать своего брата? Вернее, может-быть-брата?
— Ты очень эффектно сбила визиоллу, Лира, — Рэнимор засмеялся. — Жаль, что выступила хуже.
— Можно подумать, ты смотрел! — рявкнула я, вспомнив, как ждала его взглядов и одобрения в те секунды, как он дарил их Шанти.
— Я на всех одинаково смотрел, — Рэнимор пожал плечами.
— А с особым одобрением — лишь на одну блондинку! — сорвалось с языка, и крупная дрожь тут же накрыла меня. Дурацкая привычка обдумывать свои слова лишь после того, как они родятся, снова сыграла против.
— Ох, Лира! — Рэнимор расхохотался и покачал головой. — Ох, ревнивица!
Там, где сходились ребра, взорвалась мина. Так стыдно мне еще никогда не было. В эти секунды, растянувшиеся до масштабов вечности, молила Филлагорию лишь об одном: чтобы земля под моими ногами разверзлась и приняла меня. Будто никогда не было!
Поминая мысленно всех низших и ругательные слова, что знала, я сорвалась с места и ринулась по холмам вниз: туда, где журчал серебристый водопад и таял во мраке легкий туман. Трава громко хрустела под подошвами, размеряя бег по шагам. Я неслась в темноту, не разбирая дороги и не глядя под ноги, и за это пришлось поплатиться. Попыталась перепрыгнуть через холмик, и на камень налетела. Носок свело болью, туфля отлетела во мрак, а колени непослушно подогнулись, опрокидывая мое тело в траву.
Все перевернулось и перемешалось: серебро грота, небесная гладь, утыканная звездами, земля, устланная ковром диких цветов… Запах чистой воды и аромат шиповника… Перевернувшись вокруг своей оси и собрав на юбку сухих травинок, я остановилась лицом вверх. Звезды опрокинули золотое сияние мне на щеки. Попыталась вспомнить: было ли в моей жизни что-то отвратительнее, и не смогла. Хотя, вру: было. Шанти. И, возможно, дознаватель.
— Ревнивица, — раздался веселый голос Рэма совсем рядом. — Ревнивица-ревнивица- ревнивица!
— Лицемер-лицемер-лицемер! — пробасила я в ответ, не желая подниматься.
Густая синяя тень накрыла меня, и надо мною склонилось знакомое лицо:
— Сама поднимешься, или помочь?
— Я буду лежать, — заявила я, — пока ты не оставишь меня в покое.
— И тепло ли тебе, ибреса? — Рэнимор, к моему ужасу, присел на корточки и опустился рядом.
Внутри заколотилось странное тепло. Раскрывалось, как огромный огненный цветок, в животе, пускало щупальца по телу… Но от этого становилось лишь страшнее. Я не могла найти свой разум в этой какофонии эмоций. Где я потерялась? Почему со мной Рэнимор? И — самое главное — какого низшего он не хочет оставить меня в покое?
Приподнявшись на локте, я попыталась отползти, но сильная рука перехватила плечо. Голубые глаза пригвоздили взор, и я бездумно замерла. Он гипнотизировал. И, может быть, съедал на ужин мою волю.
— Шанти росла при дворце, — неожиданно начал Рэнимор. — С тех пор, как ее родители погибли за Куполом, дядя — советник моего отца — принял ее в свою семью. Я с детства ее знаю. Мы — как брат и сестра, и никогда не видели друг в друге большего. Именно поэтому Шанти так пугает отбор. Она совсем не ждала, что Филлагория ее поцелует.
— Ее родители тоже?.. — удивилась я.
— Да. Отец Шанти сражался в отряде твоей мамы. Том самом, из-за которого разгорелся большой скандал. Мама пала раньше: при вторжении Виннифорта. Только Шанти, в отличие от тебя, не пришло в голову ненавидеть королевство.
— Ну, — усмехнулась я, — некоторым умственные способности не позволяют правильные выводы делать. Ничего удивительного.
— Ревни-и-ивица, — снова растянул Рэнимор. Протянул ладонь и заправил выбившуюся прядь волос мне за ухо. Пришлось закусить губу, чтобы не застонать. Он знал, что делать. Хорошо знал.
Интересно, сколько девушек уже попалось в его ловушку.
Интересно, не брат ли он мне?..
От последней мысли отчаянно закололо под ложечкой. Огненный цветок зашипел и свернулся, оставив после себя болезненную пустоту и слабость в мышцах. Нужно прекращать это. Поскорее проигрывать и сливаться с отбора. Ни тем, ни другим — это наилучшее решение!
Я попыталась подняться, но Рэнимор снова перехватил мою руку. Мягко, ненастойчиво; будто спрашивая, а не требуя. И почему его прикосновения делают меня покорной и слабой? Почему я снова смотрю на него и не хочу убегать? Отчего под тканью платья опять разбегаются мурашки, а грудь тяжелеет и наливается?
— Лира, — прошептал Рэнимор и неумолимо приблизился. Тепло его дыхания скользнуло по щекам, а я даже оттолкнуть его не сумела. Неужели волю сожрал, низший коварный?! — Я смеялся над своим отцом, но, кажется, сам сделал выбор.
Его слова были подобны бокалу хмельного из красного винограда. Одурманили, голову закружили и вкатились в грудь теплой волной. Дыхание раскачало небо и заставило звезды плясать вокруг хороводом. Сердце зашлось так, что, казалось, вот-вот пробьет себе путь сквозь ребра и окажется у него в ладонях. И мне хотелось, чтобы так и случилось.
Рэнимор коснулся моей щеки. Невесомо соскользнул на подбородок и приоткрыл мой рот кончиком большого пальца. А когда я ощутила его губы на своих, по телу снова покатилась дрожь. Крупная, неистовая, будто с неба на нас сыпались градины. Он прижимал меня к себе, раскрывал мой рот языком, и тряска волшебной агонии овладевала мною все сильнее. Выжимала сердце, выворачивала наизнанку душу, концентрировалась внизу живота приятной тяжестью. И не имело больше значения, какими узами спутала нас коварная Филлагория. Даже если так… Даже если самое страшное — правда, я никогда не буду жалеть об этом.
Когда Рэнимор неохотно отстранился, мои губы болели. Болел язык. Болело что-то важное внутри: вскрывшееся, но еще не заявившее о себе. Что-то, что хотелось разделить с ним, но оставить себе.
Рэнимор улыбнулся: мягко и чутко, и звездный свет пролился в его волосы:
— Я сделал свой выбор, ревнивица.
— И с чего ты взял, — я сжала саднящие губы, покорно повинуясь духу противоречия,
— что сможешь мне понравиться?
— А с чего ты взяла, Лира, что я имел в виду тебя?
Глава 44
Сердце камнем рухнуло в пятки и заколотилось, как бешеное. Щеки ошпарил румянец, и я благодарила темноту за то, что спрятала мой лик. Рэнимор — парень не промах. Каждое слово обдумывает… Да и я хороша: почувствовала толику расположения к себе и сразу уши развесила, будто псина бездомная, которой куриные обрезки кинули. Будто никогда ласки и тепла не видела.
— Я такого не говорила, — отрезала я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос не хрипел. Но он хрипел все равно. — И вообще: сейчас я на сто процентов уверена лишь в том, что ты — лицемер.
— Повтори, Лира, — Рэнимор снова приблизился и усмехнулся прямо в лицо, а я и сил встать не нашла. Хотелось вечно валяться в диких цветах и траве, под звездным куполом. И, возможно, целовать его.
От осознания последнего становилось страшно.
— Лжец, — я улыбнулась в ответ, — и лицемер. Наверное, это наследственное.
— Даже такие слова звучат твоим голосом, как сладкая музыка.
— Пошло, Рэнимор, — я поднялась, игнорируя настойчивые попытки удержать меня, и отряхнула юбку. Взглянула на него исподлобья и с осуждением: так, как бабушка на меня смотрела, когда я шкодила. — Пошло и слащаво. Подкат не засчитан. Просто смирись с этим.
