И.О. Древнего Зла, или мой иномирный отпуск - Алиса Чернышова
Но паучата… На мой взгляд, им надо было пройти это от начала до конца, всем троим. Ритуал встречи со страхом важен для становления личности. Во многом, наши отношения со страхами определяют нас самих.
Конечно, для той же Шийни уже поздновато. Шрамы от её страхов уже гноятся под кожей, болезненные и ноющие, зажившие неправильно — то есть, никак не зажившие.
Этого я исправить уже не могла. Этого теперь никто не исправит, кроме неё самой.
Но, как взявшее этих малявок под опеку зло, я была обязана хотя бы подтолкнуть её в нужном направлении. И Шуа с Шаном это тоже касалось; они должны были получить правильный опыт страха.
Страха, который иллюзия; страха, который маска для пустоты; страха, за который надо научиться заглядывать, чтобы получить ответы; страха, который слаб и может быть побеждён.
И примера лучшего, чем этот дилетант, не отыскать. Потому мне пришлось подпереть кулаком щёку и наблюдать за сгущающимися тенями, сбившимися в кучку детьми и медленно открывающейся дверью.
Ну долго ты ещё копаться будешь, правда?!
То ли мироздание услышало мой экзистенциальный вопль, то ли тварь за дверью неосознанно ответила на моё нетерпение, но дверь всё же открылась, и детский кошмар, высокий, с туманным лицом и огромными руками, вошёл в комнату. Он вырос ещё больше, подпитываясь страхом моих паучат… и застыл, увидев меня.
Я ласково улыбнулась ему полным набором чёрных клыков.
Кошмар позеленел (натурально позеленел, милейшее зрелище), дёрнулся на выход, но паутина зазвенела, удерживая его на месте.
Дверь захлопнулась за ним с театральным скрипом.
— Ну привет, — сказала я ласково.
Кошмар затрясся.
Он стремительно уменьшался, обретая всё более человекоподобные очертания. В итоге, он начал выглядеть как человек.
— Да это же дядя, — пробормотала Шийни.
— Дядя? — уточнила я.
— Но как он может быть монстром?
— О, он не монстр, — усмехнулась я. — Это не ваш дядя. Но, судя по всему, это второй слой маски. Тот, чей образ подсознание Шуа превратило в большерукого монстра. Кстати, почему большие руки?
Шан отвёл взгляд.
— У дяди тяжёлая рука, — заметил он. — И… это он продал нас. В итоге.
А.
Что же, это объясняет многое.
Я наклонилась и потрепала растерянную Шуа по волосам.
— Вот видишь? Именно поэтому страху надо всегда смотреть в лицо. Твой разум превратил воспоминания о дяде в монстра с большими руками; но тут нет ни монстра, ни дяди. Посмотрим, как оно выглядит на самом деле?
— А можно? — в голосе Шуа понемногу просыпалось любопытство.
Вот. Мой паучок.
— Конечно, — я повернула свой тяжёлыый взгляд в сторону “дяди”. Мои глаза засияли, и под их светом облик корчащегося монстра начал оплывать. Лицо за лицом, лицо за лицом, пока не осталось то, что условно можно назвать его изначальным обликом — небольшое, не больше самой Шуа, человекоподобное сущеество без лица, покрытое чёрным мехом.
— Всего лишь мелкая хищная тварь, — пояснила я холодно, — посмотрите на него и запомните: без вашего страха он жалок. Он ничто.
— Он дрожит.
Я фыркнула.
— Конечно, эта глупая падаль дрожит. Он посмел напасть на людей, принадлежащих Королю Кошмаров; он знает, чем всё кончится.
Кошмар затрясся и упал на колени.
— Королей Кошмаров?.. — пробормотала Шийни.
Что же, тебе следует знать об этом, паучок, коль скоро однажды ты будешь одной из нас.
— На свете есть существа, которых именуют Королями Кошмаров. Это могущественные твари, обладающие разной природой. Кто-то из них, как Король Скоморохов, никогда не ходил по землям в облике человека; кто-то, как Паучья и Воронья Королевы, всегда рождается человеком. Что объединяет их-нас, так это власть над страхами, дорогами и снами… Этот придурок должен былд быть очень глупым или очень голодным, чтобы сунуться.
— Это грустно — быть голодным, — сказала Шуа, и что-то в её голосе меня насторожило.
— Только не вздумай его жалеть, — посоветовала я, — он бы тебя не пожалел, поверь мне. Он бы пил из тебя силы год за годом, не отпускал бы твой разум, паразитировал бы на тебе, отравляя жизнь. Это просто тварь, которая должна получить, что заслужила.
— А что с ним будет?
— Я скормлю его паукам, конечно. Тот, который охранял Шуа, жаждет сожрать это недоразумение… Кстати да, уже можно.
Паучок, проворонивший паразита, выступил из тени комнаты, вибрируя от предвкушения. Он вырос так, что лапы задевали потолок, глаза горели, а с жвал капал яд.
Мои пауки не любят, когда из них делают идиотов.
Меховой паразит заметался, попытался дёргаться, но паутина окутала его плотнее…
Шуа разревелась.
— Не надо! Не трогайте его! Давайте его оставим!
…
Что, простите?
Мой паук тоже ничего не понял, но послушно замер в нерешительности, не зная, как на это всё реагировать.
— В каком смысле — оставить? — уточнила я сухо.
— Ну, пусть он живёт с нами! Я буду его кормить, чтобы он вырос большой и сильный…
Вот.
Вот оно.
Вот именно поэтому я стараюсь не связываться с детьми.
— Шуа, не говори глупостей, будь добра. Во-первых, из этого недоразумения не получится даже толкового паука, хоть всеми амулетами на свете его увешай. Во-вторых, ему надо питаться, и я совсем не уверена, что он способен поглощать что-то помимо страха. Чистую энергию тьмы, возможно… но я не буду тратить свои силы на эту бесполезную отрыжку чьего-то разума.
— Но он такой пушистенький! И он не злой, он просто был голодный. Это сложно — быть голодным!
Великий абсолют, вот за что мне это, а?
Очевидно, тот факт, что эта тварь голодает, вызвал у Шуа эмпатию. Если вспомнить, как они накинулись на еду сразу после того, как я их купила… Ну да, следует предположить, что работорговцы редко бывают щедрыми и чадолюбивыми ребятами.
— Эта его пушистость — всего лишь зачатки нитей, которыми он так и не удосужился научиться пользоваться. Он не живое существо, он просто тёмная тварь.
— Как ты?
Шан вздрогнул. Шийни побледнела, как полотно.
Смешные дети. Они что, правда думали, что я обижусь?
Нет, я понимаю что концепция “на правду не обижаются” вариативна и очень зависит от правды, того, как (и кем, и когда) она была произнесена, и того, как (и кем, и когда) услышана. Но в данном-то случае…
— Да, как я. Именно.
Шийни сжала руки в кулаки. Краем глаза я отметила, что пальцы её дрожат.
— Но всё же есть разница, — добавила я. — И знаешь, в чём эта разница заключается?
— В чём?
— Я
