Вереск на камнях (СИ) - Гринь Ульяна Игоревна

Она повела глазами так, что мне стало страшно. Вот оно, о чём кот говорил… Оно сейчас случится.

— Неблагодарные вы твари, — вздохнула цыганка. — Я вас выбрала, вы наследники первой жизни, вы избранные! И прогоняете мать свою, прародитель…

Она взмахнула руками, как дирижёр, и на миг мне показалось, что сейчас грянут скрипки в похоронном марше. А потом меня словно лишили возможности двигаться и говорить. Засунули в желе. Знаете, такое желе из желатина, из говяжьих костей, щедро сдобренное сахарным сиропом… Нет, я могла двигаться, но о-о-о-очень медленно. И все мои люди — тоже. Ратмир застыл, обнимая меня, и вскоре его рука стала давить на плечо, словно была отлита из бетона.

Я крикнула, а оказалось — что протянула, как диктофон с багом, растягивая слова:

— Что ты дела-ае-ешь?

— Да ты настоящая наследница, — фыркнула цыганка. — Даже тут не подчиняешься моей воле! Ну да ладно, я тебя и такой ценю… Так, что тут у нас?

Она принялась обходить моих мужчин по кругу, цыкая языком, поводя ладонью перед лицами. Бормотала при этом:

— Хорош… И этот хорош. Ох, отличный экземпляр! Нет, этого не надо… А этого берём… Теперь бабы.

Она встала посреди двора и сказала громко:

— Бабы, выходи!

Я глянула на дом, скосив глаза, и увидела первой Забаву, которая вышла во двор, а за ней — Голубу, Мыську с обоими детьми на руках, Дару, Чернаву, Вранку… Они шли с пустыми глазами, как зомби, послушные воле первой жизни. И мне стало по-настоящему страшно. Ведь это манипуляция сознанием! Как знать, как манипулировали мною! Как знать, не было ли решение уходить из Златограда или идти к Мокоши — решением первой жизни?

Цыганка показалась мне покупательницей на рынке лошадей. Разве что рты не раскрывала бабам и зубы не проверяла. А так проверила по полной программе. Забраковала Мыську и Голубу, а остальных одобрила.

И мне снова стало страшно.

Как так?

Она выбирает, кому жить, а кому умирать?

Я не согласна!

Я ринулась к цыганке, беспомощно перебирая ногами и руками в тягучем желе, но не продвинулась больше, чем на сантиметр. Цыганка засмеялась весело и задорно, как только она умела:

— Ну-ну, Руда, не борись против того, что сильнее тебя!

— Кто-о-о ска-аза-ал, что-о ты-ы си-ильне-ее-е ме-еня-я…

— Я создала тебя. Я создала твоих предков. Я сильнее вас всех.

Она сильнее, сука. И правда… Вот, может нас в желе засунуть!

Цыганка раскинула руки и засмеялась снова — свободно и властно:

— Я начало всего! Я всего конец! Я всё могу, а вы и не знаете, что всё, что происходит в ваших маленьких жизнях — моих рук дело!

— Ты не можешь быть демиургом, — медленно сказала я.

— Я не демиург в том смысле, который придаёте вы, люди, этому слову.

Цыганка посерьёзнела и взмахнула рукой:

— Марш все, кого выбрала, к менгирам.

— Куда? — озадачилась я. — Зачем к менгирам?

— Там хорошее место, Руда. Духовное.

— А Мудрый Кайа? Ты его тоже подчинишь?

— Я не могу пока подчинять духов, — фыркнула цыганка. — Но могу их изгнать.

Мне стало совсем плохо. Мало того, что терзал демон сомнений в себе, так ещё и мышцы отказались подчиняться, повинуясь взмаху руки цыганки. Как я ни старалась усмирить ноги, они всё же пошли со двора. Как я ни старалась, не смогла противостоять. Ноги сами повели меня за двор, туда, где дорога, где травы для покоса, где кусты на речке…

А рядом шёл Ратмир.

А поодаль — Тишило, Бусел, Мечко. И Забава, и Могута, и Дара. Кого эта дрянь оставила дома? Как Мыська выживет с двумя маленьким детьми? Где Бер, почему он не с нами?

— Первая жизнь, — с трудом позвала я цыганку. — Скажи, зачем тебе это всё?

Она обернулась, подошла ко мне, обошла кругом нас с Ратмиром, ответила:

— А зачем живут?

— Это смысл твоей жизни? Манипулировать людьми?

— Нет. Ты не поймёшь. Ты слишком ограничена в своих этических законах… Не знаю, как я позволила людям создать столько этических законов… Мой косячок!

И цыганка фыркнула, словно сказала хорошую шутку.

Косячок, да. Мой косячок был в том, что я согласилась обменять крестик на осколок первой жизни. Однако… Он привёл меня к Ратмиру! Он дал мне семейное счастье, пусть и в лишениях походов, дал мне сына, который скоро родится…

Если цыганка хочет забрать моего ребёнка, ей придётся переступить через мой труп!

Она и переступит. С неё станется…

Я шла, шла, шла.

Мы все шли.

Я чуяла запах лошадей сзади, запах Асели, которая тащилась за Резвым и ворчала, что ей не дали поспать, Бурана, который гнал коз туда, откуда мы пришли…

И вереск пах всё сильнее.

И голова кружилась, кружилась, кружилась, как будто я оттанцевала бешеную польку.

И река словно ускорила бег воды.

Все чувства обострились, страх, как холодный пот, струился вдоль позвоночника.

Я всё же не смогла защитить всех своих людей. Я спасла их от потопа, укрыла от древних богов с их драконами в своём времени, нашла работу и выправила документы, но пришла это дрянь, которая преследует меня в виде цыганки, и всё снова испортила.

Мы умрём.

— Ты боишься? — спросила с любопытством цыганка. Я промолчала. Не хотела показывать страх. Она не убьёт нас — ведь я нужна ей. Или не я, а мой, наш с Ратмиром ребёнок? Зачем?

Я остановилась у самого круга менгиров. Краем глаза увидела, как остальные — люди и животные — вошли в лабиринт, безжалостно сминая вереск.

Оля бы расстроилась…

А цыганка сказала низким голосом, как тогда в Скорой:

— Избранные дети мои! Наследники и наследницы! Увидимся в следующей жизни.

Рука Ратмира крепче сжала моё плечо, словно он хотел приободрить меня. Но я не могла пошевелить даже пальцем. Я молилась. Мокоши ли, Мудрому Кайа, богу, который умер за всех людей на кресте — я молилась, чтобы с нами ничего не случилось.

Вересковый запах усилился, стал таким густым, что я задохнулась. В глазах потемнело, в голове застучали молоточки по наковальне — гулкие, тревожные, злые. Чернота захватила в объятья, и я успела подумать только одно.

Всё было зря.

А потом меня не стало.

Почти эпилог

Рождаться заново очень больно.

Я расскажу вам это потом. А пока… Открыв глаза, я увидела над собой облака. Они были почти прозрачными и висели недвижно на голубом небе. Солнце — холодное и усталое — собиралось уйти в закат, но ещё колебалось, думало: а может, остаться и посветить ещё немного?

В спину кололи камни. Голова была деревянной — наверное, передышала вереском! Следующей мыслью была паника: как там мой ребёнок? Вытянула гудевшие от напряжения руки, обняла ладонями живот, чуть вжала их. Слабый, но вполне отчётливый пинок был мне ответом.

Живой, маленький мой княжич!

Вот Ратмир обрадуется, что ничего не случилось с малышом…

Ратмир!

Паника обуяла меня. Кряхтя, я поднялась на локтях, огляделась. Господи, опять?

Мы лежали вповалку в круге лабиринта, а поодаль валялись лошади, собаки, верблюдица, козы. Вереск увял. Менгиры пошатнулись и теперь стояли криво. Над нами было бесконечное небо, вокруг — бесконечная пустошь, края которой терялись в тумане, а в душе у меня поселилась бесконечная тоска.

Куда на этот раз забросила нас первая жизнь? Воздух свежий, пахнет травами и влажной сырой землёй. Ещё камнями. Камни повсюду — разбросаны по пустоши. Камни пахнут солнцем…

— Ратмир, — я села, схватила мужа за плечо и потрясла. Он застонал, пытаясь отмахнуться. Я затрясла настойчивее, повернулась к Забаве, начала будить её. И в этот момент живот пронзила первая настоящая схватка.

Она длилась меньше тридцати секунд, которые я пережила, стиснув зубы, а потом неловко встала и обернулась вокруг своей оси. Искала цыганку. Но её не было.

— Тварь, — тихо сказала я. — Подлая тварь!

Ветер затрепал мои волосы, пришлось собрать их в пучок кулаком. Если бы сейчас у меня была возможность задушить цыганку, я бы, не задумавшись, сделала это. Я хотела рожать в больнице, под присмотром врачей, с анестезией, с вниманием, с антисептиками! А эта тварь заставила меня перенестись в какие-то ебеня, в дикую местность, где даже присесть не на что, не то чтобы лечь!