Лорен Оливер - Делириум
Томас разбил ей сердце, это, естественно, никого не удивило. В руководстве «Ббс», в разделе «Последствия» на тридцать второй странице сказано: «Амор делириа нервоза приводит к изменениям в предлобных долях коры головного мозга, в результате у больного возникают фантазии и бред, которые, в свою очередь, приводят к полному разрушению психики».
Потом моя сестра уже не вставала с постели, она страшно исхудала, все время лежала и смотрела, как двигаются тени на стенах.
И даже тогда сестра отказывалась от процедуры и покоя, который она могла ей подарить. А в день, когда ее должны были исцелить, потребовалось четыре врача и несколько уколов с транквилизаторами, чтобы она смирилась и перестала царапаться длинными острыми ногтями (сестра неделями их не подстригала), проклинать всех и звать Томаса. Когда за ней пришли, чтобы забрать в лаборатории, я сидела в углу комнаты и все видела. Сестра плевалась, шипела и брыкалась, а я думала о маме и о папе.
С того дня, хотя до процедуры было больше десяти лет, я начала отсчитывать месяцы до той поры моей жизни, когда я буду в полной безопасности.
В конце концов мою сестру исцелили. Она вернулась домой уравновешенной и удовлетворенной, с аккуратно подстриженными ногтями и с заплетенными в длинную косу волосами. Спустя несколько месяцев ей подобрали жениха, одного инженера по информационным технологиям, и после окончания колледжа они поженились. Во время бракосочетания они вяло держали друг друга за руки и смотрели прямо перед собой в свое будущее без тревог и ссор, будущее из одинаковых, как аккуратно надутые шарики, дней.
Томаса тоже исцелили. Он женился на Элле, которая когда-то была лучшей подругой сестры. Сейчас они все счастливы. Не так давно сестра сказала мне, что обе пары часто встречаются на пикниках или на районных мероприятиях, потому что живут неподалеку друг от друга в Ист-Энде. Они сидят вместе, вежливо беседуют, и ни одно воспоминание из прошлого не омрачает их безмятежное настоящее.
В этом вся прелесть исцеления. Никто не упоминает о тех ушедших жарких днях на лужайках среди полевых цветов, когда Томас осушал слезы сестры поцелуями и выдумывал целые миры, которые мог бы ей подарить. И о том, как она сдирала кожу на руках при одной только мысли о жизни без Томаса, тоже никто больше не упоминает. Я уверена, что сейчас сестре стыдно за свое прошлое, если она вообще его помнит. Правда, теперь я ее не так часто вижу, наверное, раз в два месяца, когда она вспоминает, что надо бы нас навестить. Вы, конечно, можете сказать, что после процедуры я потеряла частичку своей сестры, но это не важно, главное, теперь она защищена от болезни. Главное, она в безопасности.
Я открою вам еще одну тайну. Ради вашего же блага. Вы можете думать, что у прошлого есть что вам рассказать. Вы можете думать, что вам следует прислушиваться, напрягаться, чтобы расслышать его шепот, наклоняться к самой земле, чтобы услышать его замогильное дыхание. Можете думать, что там есть что-то лично для вас, то, что вы должны понять, в чем вы должны разобраться.
Но я знаю правду, ее открыл мне холод, который приходит по ночам. Я знаю — прошлое будет тянуть вас назад и вниз, оно будет вынуждать вас цепляться за шепот ветра и шорох веток деревьев, будет заставлять вас расшифровать некий код, восстанавливать давно уничтоженное. Это все бесполезно. Прошлое — тяжелый груз и больше ничего, оно, как камень на шее, будет тянуть вас ко дну.
Дарю вам совет: если услышите, что прошлое начинает говорить с вами, почувствуете, как оно тянет вас назад, гладит пальцами по спине, лучшее, что вы можете сделать, — бежать.
В дни после признания Алекса я постоянно проверяю себя на наличие симптомов делирии. Когда стою за кассой в магазине дяди, я время от времени наклоняюсь вперед, упираюсь локтем в стойку, а ладонь держу у щеки, чтобы можно было пальцем дотронуться до шеи и убедиться, что пульс в норме. Проснувшись утром, я делаю несколько глубоких вдохов и прислушиваюсь, нет ли шумов в легких. Я постоянно мою руки. Я знаю, что делирия не грипп, ею не заразишься, если на тебя кто-то чихнет, но тем не менее она заразна. Когда я проснулась на следующее утро после встречи с Алексом, у меня все еще болели руки и ноги, в горле саднило, а голова была легкой, как воздушный шарик, и моей первой мыслью было: не заразилась ли я делирией?
Прошло несколько дней, и мне стало лучше, только теперь все мои чувства странным образом притупились. Все вокруг поблекло, как на плохой цветной фотопленке. Еда кажется пресной, я солю ее, даже не попробовав, и каждый раз, когда тетя Кэрол что-то мне говорит, ее голос звучит тихо, как будто кто-то приглушил звук. Но я перечитала в руководстве «Ббс» все симптомы делирии и ничего подобного не обнаружила, так что со мной все в порядке.
И все же я соблюдаю меры предосторожности. Я не сделаю ни одного неверного шага и докажу, что не такая, как мама… что наша встреча с Алексом — случайность, ошибка, катастрофа. У меня из головы не идет, как я рисковала. Я даже думать не хочу о том, что будет, если кто-то узнает правду об Алексе, узнает, что мы стояли вместе в воде, дрожали от холода, разговаривали, смеялись, даже касались друг друга. При одной только мысли об этом мне становится дурно. Я вынуждена повторять себе, что до процедуры осталось меньше двух месяцев, надо только вести себя тихо и продержаться еще семь недель, а там со мной все будет в порядке.
Каждый вечер я возвращаюсь домой за два часа до комендантского часа. Я вызвалась работать в магазине на два дня больше и даже не заикаюсь о зарплате восемь долларов в час. Хана не звонит мне, я не звоню Хане. Я помогаю тете готовить ужин и добровольно мою посуду. Грейси ходит в летнюю школу, она только в первом классе, а уже говорят, что ее надо оставить на второй год. Каждый вечер я сажаю ее себе на колени и помогаю преодолеть домашнее задание. Я шепчу ей на ушко, умоляю начать говорить, сосредоточиться, слушать внимательно и в конце концов умудряюсь убедить ее написать в тетрадку с домашними заданиями половину ответов. Спустя неделю еще один груз падает с моих плеч: тетя уже не смотрит на меня с подозрением, когда я вхожу в дом, и не требует отчета о том, где я была, — она снова мне доверяет. Было не просто объяснить ей, почему это вдруг мы с Софией Хеннерсон после большого семейного ужина решили поплавать в океане, причем в одежде. Еще сложнее было объяснить, почему, когда я вернулась домой, я была бледная и стучала зубами от холода. Одно могу сказать точно — тетя не поверила моему вранью. Но со временем она перестает напрягаться в моем присутствии и уже не смотрит на меня как на дикое животное, способное в любой момент вырваться из клетки.
