Там, где цветут розы - Лера Виннер
Позволить мне накрыть этот шрам ладонью, а после коснуться его губами – знак высочайшего доверия.
Совсем не время думать, в какой момент и чем я его заслужила.
Узлы из плоти – как таинственная колдовская вязь. Благословение, пришедшее в награду за мужество, с которым он пережил самое страшное проклятие.
Любил ли он свою первую княгиню?
Девочка-кухарка сказала, что да, всем сердцем.
И все же теперь он смотрит на меня и видит не ее тень, не замену, не развлечение.
Пропускает мои волосы между пальцами, позволяет им струиться золотисто волной.
Медленно и осторожно тянет ленту, на которую зашнуровано платье, и тут же касается губами – россыпь поцелуев по шее, плечам и ниже.
Отвлекает, чтобы я не успела испугаться.
Ласкает так, словно не знает, где хочет коснуться в первую очередь.
Атлас и кружево падают к ногам, и мне хочется зажмуриться, но отнюдь не от стыда.
Кажется, все тело напряжено, как струна, и готово петь так же.
Опускаю глаза, чтобы не пропустить ни одной минуты, и все же выдыхаю изумленно, потому что грудь кажется непривычно тяжелой, и соски отвердели, как если бы в комнате было холодно.
А Исмаэль по-прежнему не торопится. Обводит контур костяшками пальцев, выдыхает слишком резко, а глаза делаются из серых темными, похожими на грозовое небо.
«Ну же, смелее», - хочу сказать ему, но голоса почему-то нет.
Он понимает. Все-таки слышит без слов и берет за плечи, привлекая ближе. Наконец касается кожей кожи, склоняется и обжигает, наконец, не взглядом, а дыханием.
Замирает, услышав мой новый стон, но не отстраняется, задерживается на правом соске губами.
Тут же целует другой, и, хватаясь за его плечи, я чувствую, что уже готова с ним на что угодно.
Засмеяться, когда он подхватывает на руки.
Раскинуться перед ним на постели, позволяя ему смотреть и разглядывая его в ответ так смело.
Не стыдно, не страшно, только прирученное им пламя не дает дышать, иссушает весь воздух, заставляет хвататься за него так отчаянно.
Словно всю жизнь шла именно к этому.
Его жесткие темные волосы под рукой – так удобнее держаться за него, когда он без малейшего сомнения целует мое колено.
Так пылко. Так восхитительно.
Этой нерастраченной, но подаренной мне полностью нежности так много, что в ней остается лишь раствориться, забыть обо всем и просто наслаждаться – и ею, и возможностью ласкать его в ответ, узнавать, пробовать на вкус.
Снова задрожать, когда он все же касается так откровенно. Так, что краска заливает даже шею.
А Исмаэль смеется. Смотрит в лицо, и чудится, что даже в его зрачках теперь танцует наше пламя.
– Хочу, чтобы ты это запомнила.
5.
– Мне кажется, теперь я понимаю.
– Что?
– Почему древние мастера так любили изображать человеческое тело.
Смеется, и я смеюсь вместе с ним, украдкой собираю с губ кончиком языка оставшийся на них привкус его губ.
– Думаешь, у меня совсем нет стыда?
– Думаю, что если бы я умел писать картины или ваять из камня, раз за разом изображал бы тебя.
Он говорит правду, говорит то, что чувствует, и я устало и счастливо улыбаюсь ему в ответ.
После, когда я отдыхала, мой князь все же встал, чтобы принести мне вина и опустить штору.
И ни к чему теперь стали ни рубашки, ни одеяло. Мне нравилось смотреть на него, изучать теперь уже не руками, а взглядом.
Мужское естество, пугающее многих женщин, а иным представляющееся отвратительным, показалось мне чем-то диковинным, но все же…
Бархатистая кожа под ладонью, тонкая и странно нежная для мужчины.
Уязвимое место. Символ щедрости и новой жизни. Обещание, что я никогда больше не останусь одна.
– Может статься, ты талантлив в другом.
– Ведьма все-таки что-то тебе сказала.
Он снова смеется, подпирает голову рукой, давая понять, что приготовился слушать.
А мне весело немного подразнить его, заставить теряться в догадках – снова, но теперь уже совсем иначе.
– Не стану рассказывать, чтобы ты не думал об этом.
– Но это было что-то хорошее? Что-то, что успокоило тебя?
Вот это уже – абсолютно всерьез. Он хочет знать, какие слова и доводы нашла та женщина, чтобы донести до меня то, что он пытался показать делом.
Придвигаюсь ближе, нежно касаюсь кончиками пальцев его лица.
– Она сказала, что мы с тобой были посланы друг другу, как награда. За твое горе, за мое унижение.
– Тебе разве была нужна ведьма, чтобы понять это?
Князь искренне удивлен, но ловит мое запястье, касается ладони губами.
При воспоминании о том, как совсем недавно почти кричала, когда он ласкал меня ими так бесстыдно, я все-таки заливаюсь краской. И тут же вижу хитрый огонек в его глазах.
Специально это сделал, заставил меня думать не о том.
– Ты!..
– Тебе разве не рассказывали, что живущие в столице князья все поголовно чудовищно распутны? И вас, как свою жену, княгиня Верена, я намерен с головой утянуть в пучину разврата.
Смеясь, перекатываюсь на спину, но Исмаэль не отпускает, тянется вслед за мной.
От тяжести его тела, от близости, от тепла ресницы становятся влажными, и глупая слеза катится по виску – от смеха, конечно же…
Он ловит ее кончиком языка, целует над бровью, успокаивая.
– Я знаю, о чем ты думала. Но не смог найти слов, чтобы сказать тебе прямо.
– О чем?
Смотрю в его глаза, а они все еще похожи на грозовое небо.
– О том, что никогда не принял бы тебя в качестве платы, – взгляда он не отводит. – О том, что посватался к тебе не потому, что счел тебя товаром, который могу получить, не прилагая больших усилий. О том, что, потеряв Арнеллу, не собирался когда-нибудь жениться вновь. Мне казалось, что моя судьба – это дети. Что Высшие силы спасли мне жизнь только для того, чтобы я смог позаботиться о них.
– Княгиня бы вами гордилась.
Лежа со мной в супружеской постели, он говорит о покойной жене, но я не чувствую ни ревности, ни злости. Даже жалости к нему нет, только восхищение.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что ты поставил их выше себя. Знаешь, сколько девушек хотели бы оказаться на моем месте?
– Догадываюсь, – Исмаэль снова улыбается, но на этот раз невесело,
