Лорен Оливер - Делириум
Я вздыхаю. Впереди с жалобным механическим скрипом медленно открываются ворота, преграждающие путь к правительственным лабораториям. Уже успели образоваться две очереди — одна из девочек, у второго входа в пятидесяти футах вторая — из мальчиков. Я щурюсь от солнца и пытаюсь разглядеть знакомые лица, но океан ослепляет, и перед глазами мельтешат черные мушки.
— Лина? — напоминает о себе тетя Кэрол.
Я делаю глубокий вдох и начинаю спич, который мы репетировали уже миллион раз:
— Мне нравится работать в школьной газете. Меня увлекает фотография, потому что она позволяет поймать и сохранить отдельный момент жизни. Мне нравится ходить с друзьями на концерты в Диринг-Оак-парк. Я люблю бегать, два года я была вторым капитаном команды по кроссу. Я заняла первое место на дистанции пять километров. Еще я часто сижу с маленькими членами моей семьи, мне действительно нравятся дети.
— Ты ерничаешь, — говорит тетя.
— Я люблю детей, — повторяю я, предварительно приклеив на лицо улыбку.
На самом деле, если не считать Грейси, я не очень-то люблю детей. Они такие крикуны и непоседы, постоянно все хватают, пускают слюни и писаются. Но я понимаю, что когда-нибудь у меня появятся свои дети.
— Уже лучше, — говорит тетя Кэрол. — Продолжай.
— Мои любимые предметы — математика и история, — заканчиваю я.
Тетя удовлетворенно кивает.
— Лина!
Я оглядываюсь. Хана только-только выбралась из машины родителей и машет мне рукой. Легкая туника соскользнула с загорелого плеча, светлые локоны развевает ветер. Все мальчики и девочки, которые выстроились в очередь в лаборатории, поворачиваются в ее сторону. Появление Ханы всегда так действует на людей.
— Лина! Подожди!
Хана на бегу продолжает махать мне рукой. На узкой дороге у нее за спиной автомобиль начинает медленный маневр к развороту — вперед-назад, вперед-назад, пока не поворачивается на сто восемьдесят градусов. Машина родителей Ханы черная и гладкая, как пантера. Несколько раз мы катались на ней вместе с Ханой, и я чувствовала себя настоящей принцессой. Сейчас мало у кого остались машины, и еще меньше тех, кто пользуется ими по назначению. Бензин очень дорог и выдается строго по норме. Некоторые из представителей среднего класса установили свои машины перед домами, как статуи, — новенькие и безжизненные с чистенькими, девственными шинами.
— Привет, Кэрол, — говорит, поравнявшись с нами, запыхавшаяся Хана.
Из ее приоткрывшейся сумки выглядывает журнал, и она заталкивает его обратно. Это одно из правительственных изданий «Дом и семья». Заметив, что у меня от удивления ползут брови на лоб, Хана корчит кислую физиономию.
— Мама заставила взять с собой. Сказала, чтобы я читала в ожидании эвалуации. Что это произведет благоприятное впечатление.
Хана подносит пальцы к горлу и изображает, будто ее рвет.
— Хана! — зло шипит тетя.
Тревога в ее голосе заставляет меня вздрогнуть. Кэрол практически никогда не теряет самообладания, даже на одну минутку. Она быстро оглядывается по сторонам, как будто опасается, что на залитых утренним солнцем улицах притаились эвалуаторы и регуляторы.
— Не волнуйтесь. За нами не шпионят, — говорит Хана.
Она поворачивается к тете спиной и одними губами говорит мне «пока», а потом улыбается.
Двойная очередь из мальчиков и девочек растет и выползает на улицу. Стеклянные двери лабораторий с шипением открываются, появляются медсестры, в руках у них планшеты с зажимами для бумаги. Медсестры начинают препровождать собравшихся в комнаты ожидания. Тетя легко и быстро, словно птичка лапкой, касается моего локтя.
— Тебе лучше занять место в очереди.
Голос тети снова звучит нормально. Хотела бы я, чтобы ее спокойствие передалось и мне.
— И, Лина…
— Что?
Чувствую я себя не очень хорошо. Лаборатории, кажется, где-то далеко, и они такие ослепительно яркие, что я с трудом могу на них смотреть, а тротуар перед нами мерцает от жары. В голове у меня все время вертится фраза: «самый важный день в твоей жизни». Солнце светит как огромный прожектор.
— Удачи. — На долю секунду у тети на лице появляется улыбка.
— Спасибо.
Я была бы не против, если бы она сказала что-нибудь еще. Например, «уверена, что ты будешь на высоте» или «постарайся не волноваться». Но тетя просто стоит и смотрит на меня, лицо ее спокойно и непроницаемо, как всегда.
— Не беспокойтесь, миссис Тиддл, — говорит Хана и подмигивает мне. — Я прослежу, чтобы она не облажалась по полной программе. Обещаю.
И я сразу перестаю нервничать. Хана вообще не напрягается, она такая беззаботная и настоящая.
Мы вдвоем идем к лабораториям. Хана ростом почти пять, футов и девять дюймов. Когда мы гуляем, мне, чтобы отстать, приходится идти вприпрыжку, и в итоге я всегда чувствую себя как прыгающий на воде поплавок. Но сегодня мне это безразлично. Я рада, что Хана со мной. Одна бы я точно не выдержала.
— Господи, — говорит Хана, когда мы подходим к очереди. — Твоя тетя так серьезно ко всему этому относится?
— Но это действительно важно.
Мы становимся в очередь. Кое-кого я узнаю — некоторых девушек я вроде бы видела в школе; видела, как некоторые из ребят играли в футбол за школой для мальчиков «Спенсер преп». Один парень замечает, что я их рассматриваю. Он вопросительно поднимает брови, и я поскорее опускаю глаза, у меня мгновенно вспыхивает лицо и сводит желудок.
«У тебя будет пара, меньше чем через три месяца», — говорю я себе.
Но эти слова не несут никакого смысла, так же как в детстве, когда мы играли в сочинялки из заданного набора слов и в результате всегда получалась какая-то белиберда вроде: «Мне нужен банан для быстроходного катера» или «Дай мой мокрый башмак своему сердитому кексу».
— Ага, я знаю. Поверь, я читала руководство «Ббс» не меньше других, — Хана сдвигает солнечные очки на лоб, делает невинные глаза и говорит приторно-сладким голосом: — «День эвалуации — волнующий ритуал, который подготовит вас к будущему счастью, стабильности и браку».
Хана опускает очки обратно на нос и кривится.
— Ты в это не веришь? — спрашиваю я, понизив голос до шепота.
В последнее время Хана ведет себя странно. Она не такая, как другие, — открытая, независимая, бесстрашная. Это одна из причин, почему я хотела стать ее подругой. Я всегда была стеснительной и всегда боялась, что сделаю или скажу что-то не так. Хана совсем не такая.
Но в последнее время все это как-то усилилось. Во-первых, Хана стала наплевательски относиться к учебе. Несколько раз из-за того, что она перечила учителям, ее вызывали к директору. А еще иногда она вдруг ни с того ни с сего прекращает разговор, просто замолкает, как будто натыкается на невидимый барьер. И я часто замечаю, как она смотрит на океан, словно замышляет уплыть отсюда.
