Стая - Алесто Нойманн
Не помню, зачем я вышел из дома. Было далеко за полночь, мы долго сидели на софе возле камина, обсуждая все на свете. Оливия рассказывала нам с Джейсоном о своем детстве, вспоминала смешные истории об отце. Потом я принялся вещать о том, как когда-то работал в мастерской, как неудачно учился играть на гитаре. Джейсон и Оливия были невероятно приятными собеседниками. Впрочем, я выпил уже достаточно глинтвейна, чтобы меня окончательно накрыло дружелюбием и желанием общаться.
Скрипя кедами по снегу, возвращаюсь обратно в дом, ощущая спокойное счастье, переполняющее грудь. По крайней мере, в это Рождество я остался не один, со мной друзья. Отношения с Джейсоном налаживались, я почти перестал считать его позером и придурком.
Честное слово, я не помню, зачем покинул дом. Если бы я задержался еще на десять минут, то не мучился бы так сильно. Но все мы в тот вечер выпили больше нужного.
Аккуратно приоткрываю входную дверь, чтобы в шутку напугать своих друзей и столбенею возле порога. Притаившись в тени, вжимаюсь спиной в стену, не совсем понимая, что происходит.
Джейсон и Оливия стоят напротив камина, глядя друг другу в глаза. На лицах обоих танцуют таинственные отблески пламени.
— Здесь был мой отец, и ты даже не рискнул сказать ему.
— Ты права. Как только он вернется, я обо всем ему сообщу.
Он протягивает руку и осторожно касается запястья девушки.
— Зачем ты ушел из команды? — упавшим голосом спрашивает Оливия. — Зачем бросил работу?
— Больше никаких разъездов по стране. Мое место рядом с тобой.
Долгий болезненный вдох сводит грудную клетку, громко свистит в горле. Однако они не замечают моего присутствия, поглощенные вниманием друг друга.
Слегка наклонившись к лицу Оливии, Джейсон прикрывает глаза и припадает к ее губам целомудренным поцелуем. На их лицах — резная тень от крошечной веточки омелы, божественного благословения, которое так жестоко обошлось с тем, кто принес его в этот дом.
То была не ревность, а черная отравляющая зависть. Не вы двое должны были сегодня соединить свои сердца под символом Рождества. Господи, почему жизнь настолько несправедлива?
Я должен отвернуться, потому что внутри все рушится. Но я не в силах не смотреть. Зависть обхватывает сердце хищной ладонью. Замахнувшись ногой, врубаюсь во входную дверь, и та оглушительно хлопает. Влюбленные вздрагивают и оборачиваются на меня.
— Бруно? — сипло осведомляется Джейсон.
— Собственной персоной. — Кривлю натянутую улыбку. — Прошу прощения, что помешал.
— Ты не…
— Не беспокойся, я просто накину куртку и пойду прогуляться.
Дрожащими руками стягиваю с вешалки верхнюю одежду. Сердце колотится в груди как сумасшедшее, в горле застревает комок обиды.
— Все в порядке? — осторожно спрашивает Оливия.
Я замираю возле входной двери, распахнув ее ровно наполовину. Снаружи рвется холодный ветер, разбрасывающий перья свежего снега. Душа надломлено хрустит.
— Нет. Я вешал эту омелу не для вас.
Внутри кипит странное чувство горечи, смешивающееся с алкогольным дурманом. Толкнув деревянную дверь, практически вываливаюсь на улицу и тут же запрокидываю голову, с наслаждением втягивая прохладный ночной воздух.
Сегодня на редкость светлая ночь. Качаясь поломанной шаландой, шагаю вперед, не разбирая дороги. Земля трясется под ногами, мотая тропинку то вправо, то влево. Я не мог залить за воротник столько глинтвейна. Со мной явно что-то не так. Слабость приливает к сердцу холодной волной. Остановившись, хватаюсь за куртку и тяжело вздыхаю, борясь со странным ощущением, ломающим ребра. А потом ноги продолжают нести меня в сторону леса.
Что-то невероятно яркое светит мне прямо в лицо. Я слепну от резкого красного сияния, ударившего по глазницам. Оно такое мерзкое и ядовитое, совсем как одиночество в рождественскую ночь.
— Да что за…
Не договариваю и громко вскрикиваю. Грудь пронзает острая боль. Охнув, сгибаюсь пополам и едва не оседаю на землю. От невыносимого жара, поднимающегося в груди, меня бросает в пот. Это чувство было мне известно. Слишком хорошо.
Мы были знакомы с ним уже больше ста лет.
Повалившись в снег, выгибаюсь дугой, силясь прервать мучительные судороги. Издав пронзительный крик, смотрю на горизонт, будто пытаясь зацепиться за его ровную линию. Последнее, что видят мои глаза — громадные лапы елей, безжизненно опустившихся над сугробами.
Больше ничего.
Взор застилает красная яростная мгла.
5
— Да чтоб тебя!
Роняю бутылочку клея и торопливо вытираю лужу рукавом. Сложив руки на деревянном столе, уныло смотрю на синеватое мерцание старого телевизора. Звук убавлен почти на минимум, оставляя лишь фоновый шум. Без него я просто не мог ничего клеить.
Который день пытаюсь придумать, что можно сделать из этого куска гофрированного картона, но в голову ничего не дельного не приходит. Сначала хотел носорога, потом замок, а сейчас на меня смотрит недоделанный лебедь, которого как будто лоб в лоб сбил грузовик. А потом сдал назад и еще раз сбил.
За спиной скрипит приоткрывшееся окно, громко бряцает подоконник. Резко обернувшись, смотрю на медленно отходящую створку, впускающую в душную комнату ночной ветер. Белый тюль надувается парусом, и я торопливо поднимаюсь со стула, чтобы закрыть окно. Не хватало еще нюхать машинное масло и бензин. Скорее всего, очередная птица не рассчитала траекторию и врезалась в подоконник. В Сьеррвуде даже птицы какие-то психованные.
Остановившись посередине комнаты, я сладко потягиваюсь и смотрю в пустой лист с маленькой завитушкой в правом верхнем углу, где я пытался начертить макет. Она плывет перед глазами, улетает за границы, потом снова возвращается назад, когда я резко встряхиваю головой. Похоже, кому-то и вправду нужно хорошо выспаться, пока пол с потолком не улетели как эта завитушка.
Вернув листы картона в папку, скидываю махровый халат и присаживаюсь на жесткую кровать со старым матрасом. Еще пару секунд смотрю в мерцающий экран телевизора, даже не соображая, что показывают. Потом щелкаю кнопкой пульта, и в комнате повисает приятный бархатный мрак.
Устроившись под тонким одеялом, прикрываю глаза, стараясь расслабиться и отпустить мысли в свободный полет. Мобильник молчит, значит у Вал все в порядке. Или она опять геройствует, не считая нужным звать меня.
Хорошенько выспаться я не мог уже дня три, поэтому, перевернувшись на бок, проваливаюсь в глубокий сон.
Надеюсь, что завтра я склею какой-нибудь танк из своей картонки.
Мне снился ад, в котором горели грешники, скукоживаясь от страха и боли. Мрачная бездна без конца
