Ртуть - Калли Харт
— Достаточно того, что час назад мне пришлось сказать Джаррису Уэйду, что тебя здесь нет. Он был в ярости. Сказал, что ты нарушила какое-то торговое соглашение с ним. Но потом ты появляешься здесь с этой штукой. О чем, черт возьми, ты думала? — Отчаяние, прозвучавшее в голосе Элроя, заставило меня пожалеть о том, что я показала ему эту вещь. — Зачем ты вообще ее взяла? Из-за тебя теперь гадюки Мадры прочешут это место мелким гребнем. Когда они найдут тебя, то сдерут кожу с твоих костей на площади в назидание другим. И Хейдену тоже. А я? Я? Даже если они поверят, что я не имею к этому никакого отношения, они лишат меня рук за то, что я позволил этой гадости оказаться под моей крышей. Как я, по-твоему, буду зарабатывать на жизнь, если у меня не будет рук, глупая, глупая девчонка?
Элрой занимался стеклом. Благодаря обилию песка под рукой он посвятил свою жизнь тому, чтобы стать лучшим стеклодувом и стекольщиком во всем Зилварене. Однако, только жители Обители были достаточно богаты, чтобы позволить себе окна. А в Третьем округе жили люди, которым нужны были другие предметы, которые можно было отлить в печи. Когда-то Элрой делал нелегальное оружие для повстанческих банд, сражавшихся за свержение Мадры. Мечи с грубыми краями, сделанные из обломков железа, но в основном ножи. Клинки были короче и требовали меньше стали. Даже если переплавленный металл был худшего качества, его все равно можно было заточить до остроты, достаточной для того, чтобы отправить человека на тот свет. Но шли годы, и жизнь повстанцев становилась все более невыносимой.
Найти свежую пищу было невозможно. На улицах дети выцарапывали друг другу глаза за корку черствого хлеба. Единственным способом выжить в Третьем округе был бартер и торговля… или нашептывание секретов о своих соседях на ухо стражу. Если ты не был мертв или при смерти, значит ты был голоден, а голодающий мог сказать что угодно, чтобы заглушить боль в пустом животе. После того, как Элрой стал слишком часто оказываться в опасной близости от разоблачения, он заявил, что больше не будет выковывать свои похожие на иглы клинки, и запретил мне использовать его печи для этих целей. Мы должны были стать стеклодувами, и не более того.
— Я ошеломлен. Ошеломлен. Я просто… я даже не могу понять… — Старик в недоумении покачал головой. — Я даже не могу понять, о чем ты думала. Ты хоть понимаешь, какую беду навлекла на наши головы?
Когда я была маленькой, Элрой казался мне настоящим гигантом. Он был легендой даже среди самых опасных преступников Третьего округа. Он был высоким, широкоплечим, мышцы его спины натягивали пропитанную потом рубашку. Он был силой природы. Каменным столбом, высеченным в горе. Непоколебимым. Несокрушимым. Только недавно я начала понимать, что он был влюблен в мою мать. После ее убийства, постепенно, кусочек за кусочком, я наблюдала, как он увядал, становясь все меньше похожим на самого себя. Становился тенью. Сейчас мужчина, стоящий передо мной, был едва узнаваем.
Его мозолистая рука дрожала, когда он указывал на полированный металл, сверкающий, как грех, на столе, между нами.
— Ты отнесешь его обратно, вот что ты сделаешь, Саэрис.
Я рассмеялась.
— Забытые боги и все четыре гребаных ветра знают, что я этого не сделаю. Не после того, через что я прошла, чтобы заполучить его. Я чуть не сломала свою чертову шею…
— Я сам сломаю тебе шею, если эта штука не исчезнет отсюда в ближайшие пятнадцать минут.
— Ты думаешь, я просто подойду к посту стражей и отдам ее…
— Не неси чушь. Боги, почему ты должна быть такой идиоткой? Заберись на стену и брось обратно в Обитель, как только Близнецы зайдут. Кто-нибудь из этих безродных ублюдков найдет ее и без раздумий вернет стражам. Они даже не поймут, сколько стоит эта проклятая вещь.
Стиснув зубы, я скрестила руки на груди, стараясь не обращать внимания на то, как ребра выпирают под тканью рубашки. Моя кожа покрылась потом. Я теряла влагу, с которой не могла позволить себе расстаться. Я оставила свой запас воды спрятанным за стеной на чердаке «Миража», — я не могла рисковать, что кто-то попытается наброситься на меня из-за нее, пока я буду обшаривать карманы, — а в мастерской, как обычно, было адски жарко.
Я не могла сосчитать, сколько раз теряла сознание от духоты. Я не представляла, как Элрой здесь выживает. На мгновение я прониклась к нему уважением, которого он заслуживал, и обдумала его требование. А потом я стала фантазировать о том, какими могут быть ощущения от прохладного южного бриза, и о восхитительной тяжести полного желудка, и о блаженной мягкости пуховой постели, и о будущем Хейдена, и моя привязанность к человеку, который когда-то любил мою мать, отошла на второй план.
— Я не могу сделать то, о чем ты меня просишь.
— Саэрис!
— Я не могу. Я просто не могу. Ты знаешь, что мы не можем продолжать в том же духе…
— Я знаю, что бороться за выживание здесь лучше, чем истекать кровью на гребаном песке! Ты этого хочешь? Умереть на улице на глазах у Хейдена? Чтобы твое тело, как тело твоей матери, сгнило в сточной канаве и его склевали вороны?
— ДА! Да, конечно, это то, чего я хочу! — Я ударила кулаком по столу, и перчатка подпрыгнула, а по
