Иная. Песнь Хаоса - Мария Токарева
– Ну все, теперь отправляйся в баню, напарься там как следует. Буду тебя, чудовище заморское, в порядок приводить сама, – приказала старшая жена.
– Может, лучше я? – негромко донесся голос обессиленной матери.
– Молчи, я главная жена, мне и решать. Все, Котена, ты должна загладить долг моего любимого мужа. Если понравишься своему жениху, он нам все простит.
«Я товар… Хаос проклятый! Я просто товар!» – злилась Котя, сжимая кулаки, с ненавистью кусая до крови тонкие губы. Крылья слегка вздернутого носа трепетали от ярости, а большие глаза щипало от слез. Но перед старшей женой не хотелось показывать и толику слабости.
Вскоре и правда натопили жаркую баню, в которой пахло дымом и хвоей. Приятно обдало ароматное тепло, но остаться наедине со старшей женой оказалось сродни пытке.
– Ишь какие волосы отрастила, – прошипела она, с силой дергая и расплетая толстую кудрявую косу до пояса. – Все-то чую иноземную кровь. Ничего, змеюка строптивая, муж тебя быстро научит послушанию.
– Пустите! – вывернулась Котя, когда показалось, что скоро ей оторвут волосы вместе с кожей на голове.
Больше всех ее красоте завидовала обычно средняя жена, жалея своих слабоумных и некрасивых дочек. Котя бы тоже сочувствовала обделенным судьбой, если бы не отношение их матери. Старшая же жена, похоже, в бане выплескивала все еще бушующий гнев на непутевого мужа. Она с силой терла толстыми руками белую кожу Коти, оставляя царапины.
– Ох и въелся в тебя дух хлева и курятника! – приговаривала она, словно не сама отправляла выполнять самую грязную работу. – Там бы тебе и место. Но ради моего муженька и всех нас ты у меня красавицей станешь быстро.
Котя только вертелась под сильными ударами веников и жалящими прикосновениями мочалки. Обычно ей нравилось в бане, тело приятно раскрывалось, избавляясь от пота и грязи. Каждые две-три недели в деревне почти в одно время все жарко топили небольшие пристройки и носили воду. К счастью, река протекала рядом.
Летом в ней с удовольствием купались, Котя умела прекрасно плавать. Хоть что-то доставляло в жизни радость. Она глубоко ныряла в самые темные омуты, и ей нравился неизведанный подводный мир, хотя остальные боялись его. Но «иной» не следовало беспокоиться о том, что подумают другие, все равно ее считали не то ведьмой, не то оборотнем из Хаоса.
Сказывали когда-то, что в одной деревне жил пришлый человек, вроде бы жил и жил, а потом его кто-то обидел, и у него отросли клыки с когтями. Он обратился в страшное создание Хаоса. И всю ночь он врывался в дома и расправлялся с жителями. С тех пор деревня так и затерялась в лесах, сделавшись пристанищем призраков. Поэтому в народе передавали легенду и поверье, что чужаки не приносят добра. Вот и торговый гость не сделал ничего хорошего. А дочь его расплачивалась всю жизнь, словно тоже могла превратиться в кровожадное чудовище.
Но Котя-то знала, что она просто человек, как и ее родители, поэтому в очередной раз молча злилась от несправедливости. Ей приходилось сдерживаться, чтобы не ударить старшую жену, не утопить ее прямо в деревянной лоханке. Казалось, на это хватило бы сил изворотливого гибкого тела. Но ради матери приходилось сжимать зубы, тихо выдыхая безмолвные проклятья.
– Вот, наконец-то чистая. Пора убор готовить и обряжать тебя не в обноски. Так и быть, выделю тебе свадебный сарафан. Считай это великим подношением! Все равно у меня дочерей не будет уже. Нет-нет, не свой, конечно, найду какой-нибудь, – сказала довольно раскрасневшаяся баба.
От духоты и истязания плетьми-вениками Котя уже едва слышала недобрые речи, перед глазами все плыло.
«Наконец-то меня оставили в покое. Хотя бы до завтра», – выдохнула она, войдя в теплую избу, успев вдохнуть живительного морозного воздуха.
Под вечер ее все-таки настигли непрошеные слезы, защипавшие глаза. Котя только закрыла лицо руками, отвернувшись к стене. Рядом села мать, но даже не прикоснулась, только тихо вздыхала. Кажется, она свое уже выплакала. Безмолвная и бесшумная, она напоминала скорбную тень смерти или неотвратимого рока. Котя поежилась, обратив к ней заплаканное лицо. Тихо, чтобы не разбудить уже мирно спящую избу, она отчаянно попросила:
– Родная, давай сбежим? А?
Но мать только легла рядом, уставившись в потолок и вытянув руки, словно покойник в гробу.
– Котя, ну куда же мы сбежим с тобой? – выдохнула она. – Мы и мира-то не видели дальше деревни.
– Куда-нибудь! – гневно ответила Котя, схватив мать за запястье. – Пожалуйста, я не хочу!
– Кто же тебя спрашивает… – оборвала ее ледяным голосом мать. – Меня вот тоже никто не спрашивал. Упорхнул чужеземец, а бабе одной нельзя оставаться. Вот и нашли первого желающего, да еще сердобольным его считают. Ты и сама знаешь, какой твой отчим.
В голосе ее звучала горькая желчь, она презирала всех этих мелких людей, которые считали ее недостойной. Сначала ее превозносили, сами подговорили познакомиться с торговым гостем да быть с ним поласковее. А потом обвинили во всех грехах и жениха второго нашли поплоше.
– Небольшого ума, проклятый, – тихо ответила Котя, устремляя взгляд на пеструю занавеску, закрывавшую лежанку на печи.
– Да он не злой. Все за него старшая жена решает, – чуть смягчилась мать. – А как выпорхнул из-под ее опеки, вон что натворил. Легковерные мы в глухих местах-то.
Котя снова давила слезы, снова теребила мать за руку, но кисть оставалась холодной и безучастной.
– Ну, вот и уйдем из глухих мест. Пойдем по дороге, попросимся к кому-нибудь в услужение. За скотом ходить везде кому-то надо. А что мы здесь? Прислуживаем так же.
Мать долго молчала, только тяжело вздохнула несколько раз, а потом обняла Котю, стиснула в объятьях, снова заплакав.
– Ох, кровинка моя. Я уже не уйду никуда, – призналась она. – Я ведь под сердцем ношу его дитя теперь. И это после стольких-то лет.
Котя, которая едва не растаяла от такого редкого проявления прежней любви, резко отпрянула к стене, сев на лавке. Она рассматривала мать в кромешном мраке, отчего вырисовывался страшный черный силуэт, на котором только влажно поблескивали глаза. Коте порой казалось, что она видит в темноте.
– Как же так… Почему ты не сказала мне? – растерянно пролепетала дочь, утирая слезы. Теперь ее обжег новый гнев, новое предательство хлестнуло плетью.
– И что было тебе говорить? Легче тебе теперь от этого? – виновато, но угрюмо отвечала мать, отворачиваясь.
Котя некоторое время сидела в полнейшей растерянности, не зная, как
