Ни конному, ни пешему... - Надежда Костина
Ядвига бесшумно оделась, остановилась у самой двери, обернулась на спящего. Хорош, мерзавец! Ничего, найдет ещё заможный пан себе невесту.
Глухой ночью из монастыря вышли двое. Наутро старый привратник напрочь забыл, как открывал ворота, и знать не знал, кому отдал теплый овчинный тулуп. Снег засыпал следы беглянок. Мать-настоятельница отчитывала взрослого племянника. Он не мог поверить, что все так обернулось. Как?! Его Ядвига, его кралечка — похитила из святой обители заблудшую душу. И сама, возможно…Только — тсс! Уже через три месяца ясновельможный пан сыграл пышную свадьбу, и старался не вспоминать, с КЕМ однажды свела его судьба.
************
— Я увела ее в лес. Сперва она не понимала, где находится, от сытной еды теряла сознание, спала или сидела, как дикий зверек, забившись в угол. Одни молитвы знай, бубнила. Сколько я в нее силы влила! Да все без толку. Как вода в песок. Они ее сломали, Стёпка. Сломали! Столько лет жила впроголодь, спала урывками. Бесконечные молитвы и непосильная работа. Но это не самое страшное. Монашки внушили, что она проклята, что в ней грех, тьма, и легион бесов. И только постом и молитвой можно душу спасти. Я нашла больную девчушку с потухшими глазами, шрамами на спине и плечах. Она не поднимала головы, почти не говорила, имени не помнила... Твари!
Как ее вытащить, придумал леший. Не кривись, Козодоев. Когда Мара окрепла и смогла ходить, он стал брать её в лес. В истинный Лес. Попервах недалеко, а потом все глубже на ТУ сторону заводить стал. Назад на руках тащил. И — дело пошло. Сила по капле возвращалась. Лес ее принял, и она его слышать стала. Как-то прихожу, а Мара сидит на пороге и оленёнка на руках баюкает. Охотники важенку убили. Вот зверек и прибился. Начала моя девочка оживать. Земля с ней щедро силой делилась, лесные духи ее, как меня, слушались. Дикие твари, и те к ней ластились. Всех она лечила, кормила, жалела. Однажды на моей поляне мелкий упырек объявился, я его шуганула, а доченька меня стыдить начала:
— Негоже, матушка, убогого гнать. Он не виноват, что таким уродился. Я его третий день выхаживаю.
— Зачем? — спрашиваю. — Его, небось, мужики на вилы подняли, или поп крестом припечатал, вот упырь и мается. Кого ты на ноги ставишь?! Он же скот ворует, а то и ребенка утянуть может. Лешаки это отродье испокон веков за гранью удержать пытаются. А ты жалеешь!
Сколько я ее в лесу держала — не помню уже. Опекала, боялась к людям отпускать. Только Мара сама к ним отправилась. Девка тропы открывать научилась, что ты счета в банке. Вначале она по хуторам и деревням ходила. Раны заговаривала, детей и скотину исцеляла, роды принимала. Потом в больших городах появляться стала. Вот тогда я и заподозрила неладное. Не видела девочка ничего, кроме боли и страданий. И выносить их не могла. Только тогда радовалась, когда помочь могла кому-то.
— А разве это плохо? Ну, типа, всем помогать. Хотя…— Козодоев почесал в затылке.
— Она считала себя виноватой. Понимаешь? Перед всеми. Она не людей спасала, а себя. Хотела искупить грехи. Я не смогла выбить из нее то, что ей монахи внушили. А потом было уже поздно.
Она умерла в чумном городе, стараясь остановить смерть. Я пыталась ее увести, но Мара словно обезумела. Ходила по улицам в рясе, вливая силу в людей, облегчая мучения. Все без толку — народу слегло слишком много. Сотни, а она одна. В какой-то момент девочка просто упала как подкошенная на мостовую, и — все!
Яга устало опустилась в кресло.
— Наливай, Степка, помянем мою старшенькую.
Они долго сидели в тишине гостиной. Мигали огоньки на ёлке. Стрелки на старых часах ползли к полуночи.
— Новый год, — тихо сказал Козодоев. — Лизка салют хотела посмотреть.
Он осторожно погладил внучку по макушке. Девочка открыла глаза, потянулась.
— Салют, — шепотом напомнил дедушка.
Малышка выпуталась из одеяла и подбежала к окну.
Салют был роскошным. Небо над поселком загоралось разноцветными сполохами, расцветало причудливыми цветами, осыпалось золотой и серебряной пылью. Ядвига стояла у окна и грустно улыбалась. Прошлое ушло, растворилось в воспоминаниях. Будущее зыбко и непонятно. Но, блин, как говорит Степка, а когда оно было другим?
История вторая
Катенька
— Бабушка Яга, смотри, кораблик!!! Белый, как мое мороженое!
Лизка носилась по террасе с парочкой таких же шалопаев. Ядвига сидела за столиком уличного кафе, наслаждаясь весенним теплом, ласковыми лучами солнца и … счастьем? Да, пожалуй, счастьем. Она любила этот Город. Любила давно и взаимно. Она видела его разным: умирающим от голода и утопающим в роскоши, озлобленным и благодушным, жестоким к собственным детям и трепетно заботливым к ним же. Хищный Город! Опасный! Стоящий на древних холмах. Не прощающий ошибок и слабостей, не верящий слезам...
По Москве-реке шел теплоход. На палубе толпились туристы, звучала музыка, играли и смеялись дети. Лиза подбежала, порывисто обняла старую ведьму.
— Куртку накинь. Ветер с реки холодный. — Яга погладила лохматые кудряшки.
Девочка схватила висящую на стуле оранжевую курточку, развернулась и ...завопила:
— Дедушка!!!! Мы туууут!!!!
Она помчалась навстречу деду, балуясь, боднула головой в живот. Степан Сергеевич подхватил внучку, крепко прижал к себе, потом охнул (тяжёлая, коза), поставил на землю, подошёл к столику.
— Ядвига Лихославовна, мое почтение. Вы сегодня обворожительно выглядите! Эти бусы из когтей вурдалаков так подходят к цвету ваших клыков! — Он, приложив руку к груди, галантно поклонился.
Яга сделала глоток кофе из крохотной чашечки, широким жестом указала гостю на стул.
— И тебе не хворать. Вижу, Лизкины проклятья на пользу идут:
